рахубица — телега. Ну как?
— Точно, — отступил пораженный Василий. — Давай ты, Баркаял.
— Сколько демонов помещается на острие иглы? — спросил Баркаял. — Можешь округлить до десятков.
— Это старый теологический спор, — ответила правая голова. — Лично я насчитываю тысячу сто тридцать шесть. Седьмому уже не поместиться… А? Я не прав? Докажь!
Баркаял, посрамленный, отошел.
— Ну, давай, царевна, — подзуживали меня со всех сторон.
Но в голову мне ничего не лезло.
— Чем отличается процессор семьдесят шестой от пятьдесят пятого? — Спросила я, не будучи до конца уверена, что пятьдесят пятый существует в природе.
— Нечестно, нечестно, — закричали головы. — Переход хода, тудыть яво в качель. Вы дисквалифицированы за нарушение всего. Вы бы еще спросили, сколько пикселей в джипеге.
— Моя загадка: почему тебя никто не любит? — выступила Ингигерда.
— Я ведь как? — начала издалека первая голова. — Воплощенная диалектическая триада. Теза и антитеза.
— А синтез где? В детстве отшибли? — ухмыльнулся бледный Лукоморьев.
— Потому меня и не любят! — возвысила голос голова. — Умный слишком.
— Не поэтому, — покачала головой малютка Ингигерда.
— Страшный, — сказала, подумав, вторая.
— Ну, какой же ты страшный? Ты красивый, — сказала воспитанница кикиморы.
— Тогда почему? — жадно спросили головы.
— Да просто потому, что ты иногда бываешь голодный! — ответила Ингигерда.
— Верно, — вразнобой сказал удивленный Змей.
От полноты чувств я подхватила Ингигерду на руки.
— Ура! — закричали все.
— Рано радуетесь, — насупился Змей, — я ведь и передумать могу.
Но он не стал передумывать, а тяжело снялся с поляны, покружил над нами.
— До свиданья, Ингигердушка, — проорала первая голова. — Будет время, заходи в гости! В тридевятое царство, как войдешь, направо.
— Налево, олух, — поправила вторая голова и проворчала напоследок. — Скажите Ингигерде спасибо. Вот добрая душа. А то спалил бы я вас к чертовой матери со всеми вашими загадками. Случайно!
С этими словами дракон взмыл и скрылся с глаз, и небо тотчас очистилось.
— Вот вероломная зараза, — пробормотал Лукоморьев. — Мы ему занозу вытащили, а он… Спалил бы он нас, как же! Я бы вот у царевны Ратмир одолжил.
Меч у меня на поясе, заслышав свое имя, тихонько загудел.
— Могу еще кого-нибудь вызвать, — предложила я, взглянув под дуб и удостоверившись, что цветная панелька еще светится.
— Да нет, зачем же, — стушевался Лукоморьев. — Я не любитель лишнего кровопролития.
Летатели
— Ну что ж, должен признать, вы неплохо справились с заданием, которое сами себе придумали, — заговорил Лукоморьев, как только я перешагнула порог собственного дома.
Он возлежал в кресле, вздернув ноги на журнальный столик, по своему обыкновению. И проводил тут время с известной приятностию — на столике пачка сигарет и вскрытые банки с пивом. Вокруг живописно раскиданы чипсы.
— Угощайтесь, дорогая, — любезно предложил он.
— Благодарю покорно, — хмуро отказалась я.
— А знаете, это ваше пиво очень даже ничего. Разумеется, пить его в натуральном виде, то есть в котором оно поступает в продажу, нет никакой возможности. Но… В результате некоторых алхимических процессов можно получить вполне пригодную к употреблению жидкость.
— Алхимия устарела, — не очень вежливо заметила я. — Займись молекулярным синтезом.
— Знаю, знаю, — он поднял руки. — Знаю все, о чем вы могли подумать, драгоценнейшая. Оп-ля, — он щелкнул пальцами, и в доме в момент стало чисто. — Вот и все, было о чем беспокоиться.
Я только усмехнулась.
— Может, после столь долгого заточения, — нещадно болтал посетитель, — в которое вы монашески себя ввергли, вам захочется немного прогуляться? И даже, возможно, чуть-чуть развеяться? Ну, покуролесить — самую малость? Я с удовольствием составил бы вам компанию.
— Искуситель! — вздохнула я.
Мы гуляли по весенней Москве.
— Вы заслужили подарок. С кем бы вы хотели познакомиться? — спрашивал Лукоморьев, забегая то с одного, то с другого бока. — Я могу такое для вас устроить. Хотите — с Фаустом, хотите — с Гаутамой? Лично, а?
— Скажите, правда ли, что дьявол обязался служить Фаусту всего двадцать четыре года?
— Истинная правда, — закивал Лукоморьев. — Но уверяю вас, сам Фауст на нашем месте не выдумал бы ничего лучшего для себя. Людские души не выносят всесилия. Это слишком обременительно для них, поэтому они стараются избавиться от него как можно скорее. К концу тех двадцати четырех лет бедняга почти умолял о небытии.
— Хорошо, а можете вы познакомить меня с Гамлетом? — любопытствовала я.
— О, грязный убийца и обманщик, возведенный стариком Шекспиром в ранг сомневающейся добродетели! — Лукоморьев, похоже, был сильно огорчен моим выбором. — Нет, этого я вам позволить не могу. Он действует развращающе на юные умы. Будь моя воля, я сжег бы не Бруно, а Шекспира со всеми его сочиненьями.
— Как вы полагаете, рыцарь, если бы Гамлет увидел троллейбус, он посчитал бы свой вопрос решенным? — спросила я, глядя на шаткое рогатое железное насекомое, ползущее под проводами. — В самом деле, о каком бытии иль небытии можно говорить, зная, предположим, что однажды цивилизация явит телефон, самолет, управляемую ядерную реакцию, космический корабль, наконец.
— Да, одни всему говорят «быть», другие — «не быть», а третьи лишь рефлексируют.
— Послушайте, мне скучно. Давайте сотворим что-нибудь этакое, — капризно проговорила я.
— Начинайте, — разрешил Лукоморьев.
— Что?
— Вы можете себе позволить все. Все что угодно. Вы ограничены лишь пределами собственной фантазии.
— В таком случае, сейчас я ничего не могу, — печально решила я. — В голову ничего не приходит. Кроме как, скажем, разбить вот это стекло. Мелко, согласитесь?
— Хотите разрушить пару галактик? — с готовностью обернулся он.
— Боже упаси. То есть… На кой черт это надо, хочу я вас спросить?
— В действиях не обязательно должен быть смысл. Во всяком случае, видимый. Главное — действие, а последователи уж подведут базу. Действуйте, королевна. Это единственное, что не грешно. Грешить тоже надо уметь. Кто грешит без самозабвения, просто наживает себе цирроз печени, и не более.
С этими словами он взвился в воздух. На высоте метров двух обернулся, поманил меня пальцем. Я последовала за ним, прошептав невесть откуда взявшееся: «Oben auss und nirgends an». (Потом мне никто не смог определенно перевести эти слова; некоторые говорили, что это старонемецкий и означает что-то вроде: «Сверху, но никогда над».) Изумленные прохожие запрокинули головы так, что слетали шляпы.
