Бэйн понял, что нам не хватает нескольких минут музыки. Помню, во время перерыва, выходит из аппаратной и говорит:
— Послушайте, парни, нужно еще что-то добавить для метражу. Можете что-нибудь сымпровизировать?
Все уже изошли слюной, глядя на бутерброды, однако Тони занялся новыми аккордами, Билл сыграл несколько ритмических рисунков, я пропел мелодию, а Гизер в углу набросал текст.
Через двадцать минут у нас была песня под названием «The Paranoid», которая к концу дня превратилась просто в «Paranoid». С лучшими песнями так всегда: они приходят из ниоткуда, когда никто особенно не старается. Интересно, что «Paranoid» не вписывался ни в одну категорию: это была песня, похожая на панковскую, хотя панк начался много лет спустя. Мы предполагали, что «Paranoid» ни хрена не стоит, по сравнению с такими хитами как «Hand of Doom» и «Iron Man» или другими тяжелыми композициями. Но эта песня цепляла. Я все время напевал её по дороге со студии домой.
— Телма! — говорю по возвращении в Эджбастон. — Мы вроде записали сингл.
Она окинула меня взглядом, как будто хотела сказать: «Ну-ну! Давай, заливай!»
Смешно, правда? Если бы тогда кто-то сказал нам, что люди будут слушать эти песни сорок лет спустя и что альбом разойдется только в Америке в количестве более четырех миллионов экземпляров, мы бы рассмеялись этому человеку в лицо. Но дело в том, что Тони Айомми оказался одним из лучших творцов тяжелых аккордов в истории рока. Всякий раз, оказавшись в студии, мы всегда подначивали его, чтобы он превзошел свой последний рифф. И тогда Тони выкатывал что-нибудь в стиле «Iron Man», чем приводил всех в восторг.
Но «Paranoid» — это было нечто иное. Спустя две секунды после прослушивания песни, боссы из «Vertigo» весь альбом назвали «Paranoid». И вовсе не потому, что «War Pigs» мог задеть чувства американцев из-за Вьетнама, по крайней мере, мне так кажется. Нет, они просто протащились от нашей трехминутной поп-песенки, поскольку считали, что ее возьмут на радио, а групп вроде нашей, никогда в эфире не было. И очень хорошо, что альбом получил такое же название как и сингл, это облегчило его рекламу в музыкальных магазинах.
Боссы не ошиблись. «Paranoid» сразу занял четвертое место среди британских синглов и позволил нам выступить в передаче «Top Of The Pops», в компании, среди прочих, Клиффа Ричарда. Была только проблема с обложкой пластинки, подготовленной до изменения названия и сейчас утратившей всякий смысл. Что общего с паранойей у четырех розовых парней, которые держат щиты и размахивают мечами? Парни были розовыми, потому что таков, предположительно, был цвет военных свиней. Но без надписи «War Pigs» на обложке, они смотрелись как геи, которые пробуют фехтовать.
— Это не геи-фехтовальщики, Оззи — сказал мне Билл. — Это параноидальные геи- фехтовальщики.
Выступление в «Top Of The Pops» было тогда самым важным событием в моей жизни. Когда я подрастал в Астоне, семейство Осборнов в полном составе еженедельно усаживалось перед телевизором, чтобы посмотреть передачу. Даже моей маме нравилось. Родители потеряли дар речи, когда узнали, что меня покажут по телеку. В те времена пятнадцать миллионов человек каждую неделю смотрело «Top Of The Pops», а «Pan's People» продолжали совершенствовать хипповые танцы в перерывах между выступлениями.
Было классно, чувак.
Помню, как был под впечатлением от Клиффа Ричарда, потому что он спел живьем под аккомпанемент полного оркестра.
Мы не прикалывались над ним, ничего подобного; в конце концов, не так давно сам в семейном кругу пел «Living Doll». Клифф вроде бы исполнил тогда «I Ain't Got Time Any More». Много лет я не видел этой записи, может ее стерли, чтобы освободить бобину, так часто случалось на Би-Би-Си. Ну, что я вам скажу: вовсе не удивился бы, если в программе «Top Of The Pops» 1970 года он выглядел старше, чем теперь. Его счетчик лет крутится в обратную сторону. Всякий раз, когда я его встречаю, оказывается, что он опять сбросил пару лет.
Когда пришла наша очередь, меня парализовал страх. Оставшееся трио не должно было сыграть ни одной ноты: просто вжиться в обстановку и притопывать в такт фонограмме. А я должен был петь живьем. Это было мое первое выступление на телевидении, и я срал в штаны так, как не срал никогда в жизни. Просто ужас. Во рту так пересохло, мне казалось, будто он переполнен ватой. Но как-то выкрутился.
Родители смотрели меня по телеку, о чем я узнал от братьев пару дней спустя. Даже если они гордились мною, то не сказали об этом. Все же тешу себя надеждой, что гордились.
Эта песня изменила нашу жизнь. Я любил ее петь. Через пару недель на наших концертах стали появляться истеричные девчонки, бросавшие в нас трусами, это была приятная новость. И в тоже время мы были обеспокоены тем, что наши преданные поклонники могут обозлиться на нас. Сразу после «Top Of The Pops», мы выступали в Париже. После концерта ко мне прилепилась премилая французская девушка. Привела меня к себе и отдрюкала так, что перья летели. Я не понял ни слова из того, что она говорила. Порою так даже лучше, если знакомство должно длиться одну ночь.
Америка казалась для меня прекрасной.
Взять, например, пиццу. Я тогда мечтал, чтобы кто-нибудь изобрел новый вид еды. В Англии у нас всегда яичница с жареной картошкой, сосиски с жареной картошкой, пирог с жареной картошкой. Ко всему подавался картофель. Знаете, в конце концов, это надоедает. Но в начале 70-х, в Бирмингеме было трудно найти салат руккола с тонко нарезанными кусочками пармезана. А если что-то не жарилось на жиру, то люди спрашивали: «Что это за хрень?!» И только в Нью-Йорке я открыл для себя пиццу. Это знакомство снесло мне башню. Пожирал десять, двадцать кусков в день. А когда до меня дошло, что могу купить себе большую пиццу, начал заказывать ее где только можно. Уже не мог дождаться возвращения домой, чтобы рассказать всем корешам: «Послушайте, это бомба! Это из Америки и называется пицца. Похожа на хлеб, только в тысячу раз лучше!» Однажды попробовал воспроизвести нью-йоркскую пиццу дома, чтобы Телма попробовала. Приготовил тесто, натаскал банок с фасолью, сардинами, оливками и прочей дрянью и все высыпал наверх. Товару вбухал на пятнадцать целковых. Но через десять минут все начало растекаться в духовке, как будто кто-то там наблевал.
Телма смотрит и говорит:
— Мне, наверно, пицца не понравится, Джон.
Она никогда не назвала меня Оззи, моя первая жена. Ни разу, сколько ее знаю.
Другая обалденная вещь, с которой познакомился в Америке, был «Harvey Wallbanger»: коктейль из водки, ликера «Гальяно» и апельсинового сока. Эта херовина могла свалить меня с ног. Я выпил столько «волбэнгеров», что сейчас их на дух не переношу. Только понюхаю и со старта блюю.
Отдельная тема, это американские девушки, совсем не такие, как в Англии. Ну, скажем, вы познакомились с британской чиксой. Мило улыбаетесь, а потом все идет по накатанной: приглашаете ее в кабачок, покупаете подарки, а примерно через месяц спрашиваете, не хотела бы она немного пошалить. В Америке девушки сами подходят к вам и предлагают: «Пойдем трахнемся!» И пальцем не надо шевелить.
Мы узнали об этом в первую же ночь, когда остановились на ночлег в мотеле «Loew's Midtown Motor Inn» на углу 8 Авеню и 48 стрит, в довольно гадкой части города. Я не мог уснуть из-за смены часовых поясов, что так же являлось для меня новым, презабавным опытом. Ну, значит, лежу я с открытыми глазами, три часа ночи, кто-то стучит в дверь. Встаю, открываю, а там — тощая телка в тренче. Расстегивает пуговицы и я вижу, что под ним ничего нет, чувиха голая.
— Можно войти? — шепчет она сексуальным гортанным голосом.
И что я должен был ответить? «Нет, дорогая, спасибо. Я немного занят?»
Ну, значит, беру ее в оборот, а когда совсем рассвело, она поднимает с полу плащ, целует меня в щечку и отваливает.
Позже, когда все сидим за завтраком и пробуем понять, с чем едят кленовый сироп (Гизер полил им свои драники), я говорю:
— Вы не поверите, что со мною случилось ночью.
— А я поверю! — отвечает Билл и легко покашливает. Оказалось, что к каждому из нас ночью
