Это было моим спасением.
Тюрьма изнутри выглядела такой, какой я ее себе представлял: стук закрывающихся дверей, грохот ключей, отдельные этажи для зеков разных мастей, но каждый с балконом, выходящим на главный зал. Меня держали в крыле YP для малолеток. Над нами сидели взрослые преступники, в ожидании суда или оглашения приговора. Убийцы, насильники, грабители банков — со мной чалились сливки общества какие только можно себе представить. Обалдеть, в камеру могли пронести все — пиво, сигареты, прочую хрень. Хотя самым ходовым товаром был табак, любой. Курение помогало скоротать время, злейшего врага людей за решеткой. Даже обслюнявленные бычки там стоили целое состояние.
Время проходило за нанесением татуировок. Один тип доказал мне, что можно обойтись без нормальной иглы и туши. Шариковой ручкой нарисовал мне на руке Святого (я был фанатом этого сериала, с тех пор как он появился на телевидении в 1962 году). Потом прокалывал кожу с помощью булавки, украденной в швейной мастерской, а жидкостью для очистки противней закреплял татуировку.
После Винсон Грин нанесение рисунков на моем теле приняло серийный характер. Я наколол смайлики на коленях, чтобы поднять себе настроение во время утренних заседаний на горшке.
В тюрьме я научился дробить спички. Там это дефицитный товар, кореша начали из одной спички делать четыре. Они дробили спички булавкой. Помню, подумал: «Почему эти гениальные люди еще не стали миллионерами?»
Самое яркое воспоминание о Винсон Грин у меня связано с появлением Брэдли, известного рецидивиста-педофила, он сидел в камере этажом выше. На дверях висела огромная надпись: ИНСТРУКЦИЯ 43. Это означало круглосуточную охрану, боялись расправы со стороны других зеков. Без раздумий они бы повесили его на лампе. Но вертухаи ненавидели Брэдли так же, как и осужденные. Ведь он был арестован за 17 преступлений, связанных с растлением малолетних, в том числе собственных детей. Охранники сделали все, чтобы его жизнь стала адом. Однажды я видел, как один богатырь с татуировкой змеи на лице дубасил Брэдли, а надзиратели молчали и отворачивались. Уже после первого удара у него был сломан нос. Кровь, сопли и кусочки хрящей стекали ему в рот, а он сам выл от боли.
В тюряге меня поставили на раздаче жратвы. Зеки подходили с разделенными на секции подносами, а я раскладывал в них отвратительную жидкую бурду с горошком, или другое говнище, которое было тогда в меню. Когда приближался Брэдли, дежурный вертухай говорил мне:
— Осборн! Много ему не давай!
И я ему почти ничего не давал.
Брэдли приходил в столовку под конвоем, чтобы по пути с ним ничего не случалось, но это не всегда ему помогало. Помню, после нескольких недель вынужденной голодовки, Брэдли обратился к парню, который раздавал овсянку:
— Могу ли я попросить еще немного?
Парень на раздаче только взглянул на него, потом поглубже запустил в котел тяжелый тюремный половник, размахнулся и ляпнул им Брэдли в рыло. Никогда не забуду этот звук. Хряп! Нос ещё не зажил после предыдущего нападения, снова был расквашен. Брэдли верещал, плакал, метался как загнанный пес, а вертухай поддал ему палкой под зад, и потребовал не задерживать очередь. Жесть!
После этого Брэдли отказался выходить из камеры. Но это породило проблему для надзирателей, которые, согласно внутреннему распорядку, должны были каждый вечер обыскать камеру, кроме того, по утрам параша должна быть вынесена, а полы вымыты. Когда начальник тюрьмы узнал о том, что Брэдли не хочет идти в столовую, поднялся кипеш. Я аккурат был на кухне. Вертухай подходит ко мне и к другому зеку:
— Ты и ты! Взять этого упыря в душ! И хорошенько его там отдраить!
Уж не знаю, сколько его гноили в камере, судя по состоянию трюма, не выходил он оттуда несколько дней. Ведро, которое служило парашей, было перевернуто, всюду плавало говно и моча. И сам Брэдли в был по уши в этих помоях. Мы его вытащили из камеры и занесли под ледяной душ. Потом взялись драить его щетками, которыми подметают прогулочный дворик. Морда у него была опухшей и черной, нос разбит, самого Брэдли трясло, он плакал. К концу дня, мне даже стало его жаль. А говорят, педофилы живут на зоне припеваючи. Поверьте, это не так. Поражаюсь, как Брэдли не наложил на себя руки. Может зассал, а может, не оказалось бритвы под рукой.
Под конец срока в Винсон Грин нарезаю круги в прогулочном дворике. И вдруг вижу кореша.
— Эй, Томми! — кричу я.
Томми присматривается, улыбается и подходит поближе. Чтобы согреться, машет руками и курит.
— Оззи? Черт возьми, чувак, неужто ты?
Томми работал со мной на бойне в Дигбет. Был одним из тех, кто связывал корову, в которую я стрелял из пневмопистолета. Он спрашивает меня, какой срок, я ему, мол, три месяца, но за работу на кухне и помощь с Брэдли мне должны скостить срок наполовину, до шести недель.
— За отличное поведение — говорю я. — А ты надолго сюда?
— На четыре — отвечает он и выпускает дым.
— Недели?
— Года.
— Твою так, Томми, что ты натворил? Взял королеву на гоп-стоп?
— Обчистил пару кафешек.
— Много бабла взял?
— Ни копья. Только сигареты, немного шоколадных батончиков и прочей дребедени.
— Четыре года за сигареты и шоколадки?
— Третий срок. Судья сказал, что я ничему не научился.
— Я фигею, Томми.
Вертухай свистит и приказывает нам шевелиться.
— Как нибудь свидимся, Оззи!
— Да, пока, Томми!
Мой старик поступил мудро, не заплатив за меня штраф. После увиденного в Винсон Грин, хера с два пойду сидеть. В КПЗ — еще может быть, в тюрягу — никогда.
Хотя я должен признаться, пару раз я был близок к этому.
Своим сроком не горжусь, что было, то было. Поэтому не прикидываюсь, как некоторые, мол, ничего не было. Если бы не эти шесть недель на зоне, хер его знает, во что бы я вляпался. Может, повторил бы судьбу моего друга Пата, вместе с которым воровал яблоки. Он покатился по наклонной плоскости. Связался с дурной компанией. Наркотики, я так думаю. Подробностей не знаю, никогда не расспрашивал. Когда я откинулся, наши дороги разошлись, и мне не хотелось ввязываться в темные делишки. Но как бы то ни было, я бы даже сейчас встретился с ним, выпил по стаканчику или что-нибудь в этом роде. Он не был плохим человеком. Люди любят вешать собак на других, но я считаю, что Патрик Мерфи был нормальным чуваком. Просто пару раз оступился, а потом было поздно. В конце концов, стал главным свидетелем обвинения, что означало, смягчение приговора за сдачу более крупной рыбешки. После отсидки он сменил фамилию, его переселили в Саутэнд или другой Мухосранск. Полиция охраняла его круглосуточно. А жена, не дожидаясь, пока он освободится, потребовала развода. Пат пошел в гараж, завел машину, подключил шланг для полива огорода к выхлопной трубе, а другой конец запустил в салон и подождал пока СО не сделает свое дело. Было ему немного за тридцать. Когда я узнал эту новость, позвонил его сестре Мэри. Спросил, а не был ли он бухой, когда это сделал. Она ответила, что никаких следов алкоголя не нашли. А значит, Пат сделал это в трезвом уме, хладнокровно.
Я откинулся посреди зимы 1969 года. Ёлы-палы, чувак, какой был дубарь! Вертухаи мне сочувствовали и я получил от них старое, пропахшее нафталином пальто. На столе появился пакетик с моими вещами (кошелек, ключи, сигареты). Помню, тогда подумал: «А каково это получить вещи обратно через тридцать лет, будто машина времени перенесла меня в другое измерение?» После того, как формальности были улажены, сперва открылись двери, потом ворота с колючкой, и я мог выйти на улицу.
Теперь — я свободный человек, прошедший тюрьму, к тому же никто не трахнул меня в задницу и
