– Опустите меня, – попросил Йехошуа.
Он пошатнулся, – несколько рук поддержали его, – и сделал несколько шагов.
– Все здесь? – спросил он Кифу.
В проем слышались негромкие голоса. Кто-то убеждал остальных расходиться: община под Александрией разгромлена, Хизкия умер, Йехошуа убит…
Кифа толкнул двери, пропуская учителя. Человек девять в широкой комнате с простой мебелью пугливо вскочили из-за стола. Лавки и сам стол обрушились.
При полной тишине Йехошуа, морщась от боли, наклонился, поднял лавку и сел.
Он улыбнулся и спросил:
– Теперь, за кого вы почитаете меня?
Только после этого все разом зашумели, кинулись к нему, но Кифа, Андрей, Иааков и Иехуда удержали их, чтобы они объятиями не причинили боль раненому. Тогда призванные припали к ногам учителя.
Все расселись по лавкам. Хозяин дома и призванные не сводили глаз с равви. Они ждали его слова. Иные, рассмотрев раны на теле Йехошуа, смущенно опускали глаза. Вдруг Иехуда упал на колени, поцеловал руку брата и заплакал.
– Прости, за то, что я не верил…
Иааков за плечи осторожно поднял и усадил Иехуду. Йехошуа помолчал, пережидая слабость. Он разомкнул веки и произнес твердым голосом:
– Что важнее для вас: то, что видят глаза ваши и не верят, или то, чему я научил вас?
Все молчали.
– Если ты явишь себя людям, они быстрее уверуют, – осторожно за всех сказал Фома, худощавый, с всклокоченной бородой.
– Нет, – ответил Пасхур. – Первосвященники объявят учителя чародеем и снова схватят.
Йехошуа остановил его движением руки.
– Если вы видите и не верите глазам вашим, как же поверят те, которые будут после вас и не увидят? – спросил он.
Все молчали.
– Но если вы верите в слова Небесного Отца, тогда идите и научите все народы. Расскажите, что видели. Расскажите, как я умер и снова сидел перед вами. И в том нет неправды! Кто же поверит в слово Отца Небесного, тот спасет свою душу.
Йехошуа побледнел и прикрыл веки. Призванные кинулись к нему и уложили на постель. Через одежду Йехошуа проступала кровь.
– Надо уходить, – сказал Кифа. – Будут искать в домах, где был учитель.
К вечеру Иааков купил лошадей и верблюдов. Женщины смазали раны Йехошуа настоем. Дождавшись ночи, тронулись к Цору, словно караван паломников возвращался с праздника. Йехошуа провожали все призванные, оба брата, Пасхур, Реувен и женщины. Кифа велел мужчинам спрятать мечи в складках одежды.
В пути Иааков расспросил Пасхура, как Йехошуа оказался в Ершалаиме и что стряслось. Тот рассказал.
– Почему ты знал, что он воскреснет? – спросил Иааков.
– Потому что тот, чьими устами говорит Небесный Отец – сын его возлюбленный и будет жить вечно! Так же, как будет жить вечно его слово!
Больше Пасхур ничего не сказал.
Через три дня, обойдя Кесарию, отряд солдат из легиона Августа с сотником Юлием по приказу наместника прибыл в Цор. Опросили всех начальников кораблей и корабельщиков, бывших на пристани, о нанимателях галер. С солдатами приехал храмовник из священного совета.
Начальник корабля, некто Аристарх, чья галера неделю стояла в ремонте, и его люди видели, как накануне дюжина мужчин внесли на корабль гексафору со знатным вельможей. Затем мужчины разъехались, а корабль отплыл в Галльскую Ниццу. С вельможей были мать и жена.
Священник настаивал снарядить погоню. Сотник отправил гонца спросить приказ наместника. Через неделю гонец вернулся и велел возвращаться в Кесарию.
Храмовник требовал от Аристарха и его людей подтвердить, что на корабле уплыл Йехошуа бен Йосеф. Корабельщики не знали такого человека. Но слышали о том, о чем говорили на побережье все, о чудесном воскресении Мессии из Галилеи, откуда, как записано в пророчестве, ему должно прийти.
Храмовник ругался и называл россказни корабельщиков святотатством.
Эпилог
В гостинице почти пусто, можно наслаждаться стерильным немецким уютом. В комнате растворимый кофе, для которого Ушкин сам вскипятил воду в чайнике «тефаль».
Он машинально разглядывал в окно своей комнаты слева за рекой современные учебные корпуса университета и стоянку для автомашин преподавателей, а справа – здание оранжереи, и серые насаждения ботанического сада, словно набросанные грифелем на ватмане…
Все это он описывал в романе! И виповскую двухэтажную гостиницу, и женскую консультацию из бетона, и пивной завод, и грот с чистенькими немецкими бомжами, и церковь святой Елизаветы, и лифт, расписанный под корзину воздушного шара…
За многолетние приезды в Германию Александр Сергеевич так и не привык к почти бесснежной немецкой зиме. В уютных пасторальных пейзажах здесь глазу недоставало роскоши белых полей, унылых и величавых, как океан. Это ощущение мертвого снежного покоя, сонного, с короткими серыми днями и солнцем, неохотно перевалившим через блеклую черту горизонта, очевидно и навевало на иностранцев необъяснимую жуть непокоримой природы, среди которой раскинулась огромная Россия.
Александр Сергеевич подумал, что в Германию в качестве ректора он приехал в последний раз. Скоро в усадьбе выборы. По уставу, административных ресурсов переизбраться у него не осталось. Будет дорабатывать заведующим кафедрой творчества.
В понедельник Гертруда Шпански, заведующая кафедрой русской литературы университета рассказала Александру Сергеевичу о новой работе, выставленной в одной из электронных библиотек. Фрау Шпански читала все новинки. Она умолчала о содержании романа, обронив, что-то про библейский сюжет.
– Там есть немного о вас, – сказала она с вежливой улыбкой.
Ушкин почему-то сразу догадался, что речь идет о работе Аспинина.
Ректор думать забыл о годичной давности истории с близнецами. Кафедра Степунова существовала по своим законам, – еще более закрытая для ректора, чем прежде! – выжившая из ума старушка Кунакова, в одиночестве проповедовала свои непримиримые идеи «антибольшевизма», и не понимала, зачем ее позвали коллеги, объявившие ей вежливый бойкот…
В четверг он пришел на традиционное чаепитие в доме фрау Урф.
Александр Сергеевич скучал в политкорректной компании немецкой профессуры, где было наложено табу на разговоры о засилии в Германии турок или о том, что немецкий бюджет уже трещит от гуманитарной помощи евреям.
Он всегда чувствовал себя среди немецких ученых, словно во фраке, и не мог отделаться от ощущения, будто представляет русскую словесность. Хотя в Марбург читать лекции приглашали не известного русского писателя Ушкина, – в узких литературных кругах его имя, безусловно, кое-что значило, но это не была популярность Ломоносова или Пастернака, о которых он написал книгу, – а приглашали ректора филологического вуза. Обмен организовал международный отдел его института. Литературные же тусовки в России отличались от местных, лишь суммой затраченных на мероприятие денег.
За чаепитием упомянули о новом романе: кто-то пошутил, что ситуация с работой, напоминает запутанную историю с теоремой, русского математика Перельмана. Фрау Шпански высказала свое мнение о
