Карета въехала во двор казармы.
Орловы ведут Шатилова в огромный зал. Еще на подходе к нему слышны хриплые выкрики:
— Нас, петровскую гвардию, под голштинцев остричь хочет! Раскассировать! Не бывать тому!
— Не бывать! — ревут гвардейцы и стучат палашами. От густых волн табачного дыма и страшного шума у Алексея Никитича в первый момент едва не закружилась голова. Как сквозь сон, видит он Григория Орлова: одним прыжком он вскакивает на стол, расплескивая вино из бокалов, несколько мгновений молчит, ожидая, чтобы водворилась тишина, и медным голосом, покрывшим все звуки, гремит:
— А коли не любо вам, то надо, чтобы на престоле святой Руси сидел не Петр Голштинский, а матушка Екатерина.
Все смолкло. Офицеры старались не глядеть друг на друга. А Орлов не давал опомниться:
— Государыне известно, в каком положении очутилась гвардия. Она поручила мне сказать, что готова последнее разделить с гвардейцами, а пока передала из личных средств восемь тысяч рублей для раздачи между теми, кто нужду в деньгах ощущает.
Конец его речи потонул в новом вихре кликов. Орлов соскочил со стола и стал совать без счета деньги в тянувшиеся отовсюду руки. Иногда он на секунду задерживался, пристально смотрел в глаза подошедшему и добавлял к первой пригоршне вторую. Деньги эти были из тех, которые удалось занять Екатерине у англичанина Фельтена: англичане считали, что ослабление прусского влияния в России будет достаточной компенсацией за этот заем.
— Тише! Гудович приехал! — крикнул вбежавший офицер. Шум сразу стих. Пряча деньги, гвардейцы расходились по углам.
Алексей Орлов шепнул Шатилову:
— Дозвольте, сударь, я вас провожу до кареты. Не гоже, чтобы вас здесь сейчас Гудович увидел.
Когда кучер уже подобрал вожжи и лошади, прядя ушами, в нетерпении перебирали ногами, Орлов просунул голову в окно кареты:
— Так что передать матушке Екатерине Алексеевне? Она поручила спросить у вас: готовы ли вы служить ей, как однажды ей обещать изволили?
Алексей Никитич с минуту колебался. Но тут же он припомнил: неожиданный мир с Пруссией, такой нелепый и обидный, онемечивание армии, подобострастные письма Петра Федоровича прусскому королю… Нет! Все, только не это! Та женщина в боскете с книгой на коленях — лучше.
— Передайте государыне, что я готов служить ей, — сказал он твердо.
Орлов будто сгинул в темноте. Кучер ударил по лошадям, и карета понеслась.
Ночь на 28 июня выдалась свежая и сырая. Накануне шел дождь, и дороги еще не совсем просохли. Луна то показывалась из-за стремительно проплывавших облаков, то опять исчезала. Холодный, не по- летнему, ветер дул с Балтики.
В эту ночь Алексей Орлов вместе с Бибиковым отправился и в столицы в Петергоф, где в «увеселительном доме» Монплезир жила Екатерина. Не медля ни минуты, Орлов потребовал, чтобы его проводили в спальню императрицы. Приподнявшись на подушках, Екатерина в оцепенении глядела на покрытого пылью офицера.
— Пора вставать, — произнес Орлов спокойным голосом. Все готово, чтобы провозгласить вас.
Еще накануне ничего не было готово, кроме общего недовольства Петром. Екатерина прекрасно знала это. Не предпринимают ли ее сторонники опрометчивого шага? Тем более, что в последние дни она даже сумела вызвать тень былого благоволения императора…
Орлов словно проник в ее мысли.
— Пассек арестован, — сказал он просто.
Капитан Преображенского полка Пассек, слишком откровенно высказывавший мнение екатерининцев об императоре, был по доносу какого-то солдата арестован. Весь Петербург знал, что Пассек — близкий друг Орловых. Арест его прозвучал грозным предостережением. Это был сигнал к немедленным действиям.
Екатерина вздрогнула. Теперь все на волоске; дипломатия окончена. Достаточно Пассеку сказать хоть десятую долю того, что ему известно, и Петр не пощадит никого. Она почувствовала, что настает решительная минута.
— Выйдите, поручик, — сказала она хладнокровно Орлову, — я сейчас буду готова.
Через несколько минут она появилась, одетая в обычное черное платье, и неторопливо прошла садом к экипажу. Орлов сел рядом с кучером, Бибиков поместился на запятках подле камер-лакея. Лошадей было велено гнать не жалея.
Не доезжая Петербурга, путники встретили мчавшегося навстречу Григория Орлова; его лошади были свежее, и Екатерина пересела к нему. Вскоре замаячили первые избы деревни Колпикиной. Здесь были расположены казармы Измайловского полка; здесь должна была решиться судьба переворота.
Григорий Орлов выпрыгнул из кареты и побежал к полковой кордегардии. Оттуда выскочили вестовые, барабанщики забили тревогу. Екатерина, смертельно бледная, сошла на землю.
В тот же момент ее окружила восторженная толпа измайловцев; офицеры вперемежку с солдатами целовали ее руки, пыльное платье, иные плакали от радости. «Теперь не раскассируют, не пошлют в Голштинию…» раздавались возгласы. Из церкви явился полковой священник, отец Алексей, и тут же, на плацу, измайловцы принесли присягу на верность государыне Екатерине II. В эту минуту появился командир полка гетман Разумовский. Склонив колена, он поцеловал руку у новой самодержицы. Крики усилились. Сияющие Орловы, оторопевшие от столь легкого успеха, сновали среди гвардейцев. Легкий утренний ветер шевелил складки тяжелого полкового знамени.
Окруженная измайловцами, Екатерина все в том же забрызганном грязью экипаже двинулась в столицу. Весть о событии опережала ее. На Обуховском мосту показались нестройные ряды семеновцев, с ликующими криками присоединившихся к процессии. Вскоре прибежали и преображенцы. Часть офицерского состава Преображенского полка пыталась удержать солдат на стороне Петра. Майор Воейков носился на коне среди своего батальона и бил плашмя шпагой по головам. Гвардейцы устремили на него штыки и загнали в Фонтанку. Один из офицеров бросил солдатам золотой значок — принадлежность введенной Петром III новой формы немецкого: образца.
— Продайте его, братцы, да пропейте! — крикнул он.
— Не надо нам! — закричало сразу с десяток голосов. — И золота такого не надо!
Рослый гренадер со злым, веселым лицом метнулся в сторону и через минуту воротился, таща подмышкой облезлую скулящую собаку. Дрожащему псу надели на шею золотой значок и с гиком погнали прочь.
Улицы были запружены народом. К числу участников кортежа прибавлялись все новые лица из числа недовольных Петром. Мелькали рясы духовенства. Одновременно примыкали и те члены екатерининской партии, которые сами были захвачены врасплох переворотом. Наперсница Екатерины, княгиня Дашкова, увидев, что на государыне надета только лента святой Екатерины, сорвала с графа Панина голубую андреевскую ленту, которую женщина не имела права носить, если только она не была императрицей, и надела ее на Екатерину. Та, улыбаясь, отдала Дашковой свою ленту — первый дар благодарной монархини.
В десять часов утра процессия достигла Зимнего дворца. С момента, когда Екатерина, томимая неизвестностью, выехала на пустынную Петергофскую дорогу, прошло только несколько часов.
Гвардейцы расставили караулы у всех входов. На улицах вокруг дворца разместились подошедшие полки петербургского гарнизона: Астраханский, Ингерманландский, Копорский и Невский. Тем временем во дворце приносили присягу всевозможные светские и духовные лица. Все торопились представиться новой государыне, все считали себя в числе участников переворота.
Несмотря на множество окружающих ее людей, Екатерина заметила Шатилова и поманила его к себе.
— Будьте подле меня, подполковник, — сказала она.
— Я только премьер-майор, ваше величество! Почту за честь быть подле вашей особы.
— Вы были премьер-майором, господин подполковник, — ответила она, сделав ударение на слове «были». — Я есть рада, что вы здесь.
Шатилов хотел ответить, но в этот момент подошел Никита Панин, и Екатерина тотчас заговорила с
