доминировал вопрос о борьбе с примиренческим настроением в отношении к правой опасности и о необходимости ленинской нетерпимости к правым уклонам. По всем районам начались перевороты, «стали сбрасывать секретарей» районов и «громить» МК[894]. Московские дела развернулись с удивительной быстротой, правые не успели оглянуться, как организация была вырвана из их рук. Уже в октябре секретарь МК Угланов и некоторые районные секретари были сняты с работы на объединенном пленуме МК и ЦКК.
Результаты предстоящего пленума Цека, который уже давно «ходил под Сталиным», были в принципе предсказуемы. Но опора на один, пусть даже весьма авторитетный, орган была бы ненадежна. Сталинский аппарат, имевший хорошо поставленную информационную сеть, чутко воспринимал настроения в большой и многообразной партмассе. Его чрезвычайно интересовали сообщения с мест об открытых выступления коммунистов против июльских решений о снятии чрезвычайных мер и других уступках единоличному крестьянству. Курс, намечаемый группировкой Сталина, обретал в партии все более ощутимую поддержку.
Вышло так, что уже в 1923 году Сталин невольно поделился своими далеко идущими планами с аудиторией 4-го совещания по нацвопросу: «Сначала добить правых при помощи левых, как это имело место в истории нашей партии, а потом левых при помощи правых»[895] . Все так и получилось, правда, в обратной последовательности, сначала были разбиты левые, затем устранены правые. Ноябрьский пленум ЦК единогласно осудил правый уклон и поддержал контрольные цифры развития экономики на 1928/29 год; подтвердил установку XV съезда партии на коллективизацию и закрепил курс на подготовку социалистического наступления по всему фронту. Правый уклон был осужден и объявлен главной опасностью в партии.
Великий «дипломат» Рыков, как это не раз бывало еще при Ленине, почувствовав безнадежную ситуацию, вел себя на пленуме «благоразумно» и не решился открыто выступить за сокращение ассигнований на промышленность. После пленума он вообще предпочел отойти на второй план и оставил поле боя «блаженному» идеологу Бухарину. Сколь бы ни были сомнительны, по известному мнению Ленина, воззрения Бухарина с точки зрения диалектики, тем не менее, и они давали возможность ему оценить перспективы планируемого насилия над крестьянством.
Бухарин по своему положению в руководстве, а, главное, по своим личным качествам абсолютно не годился на роль лидера партийной оппозиции. Общественная альтернатива не сводится к одной теории, в качестве непременного условия она требует политического механизма, готового воспринять и опробовать идеи. За Сталиным была вся социальная мощь партийного аппарата, неоднократно испытанная в политических боях, за Бухариным не было ничего, кроме ненадежных говорунов из Института красной профессуры. В 1920-е годы без поддержки партаппарата Сталина и позднее без поддержки хозяйственников Рыкова его журналистский задор был не более чем библейский «кимвал бряцающий».
Сам Бухарин гораздо объективнее оценивал свои данные, нежели его некоторые апологеты. В 1918 году Бухарин в разговоре с одним знакомым времен борьбы по Брестскому миру сетовал: «Вы представляете себе, что это означает: бороться против Ленина? Это было бы ужасно… Это означало бы выступить против всего нашего прошлого, против партийной дисциплины, против товарищей по борьбе. Мне пришлось бы стать причиной раскола в партии, увести за собой других бунтовщиков, создать отдельную партию, чтобы бороться с партией Ленина. Старина. Вы хорошо меня знаете: способен ли я стать вождем партии и объявить войну Ленину и партии большевиков? Нет, не будем самообольщаться! У меня нет данных руководителя»[896]. Самураи сказали бы о таком: у него женский пульс.
Почти сразу после июльского пленума 1928 года из ведения Бухарина был фактически изъят центральный партийный орган газета «Правда», аппарат Цека обновил редакцию газеты, наводнив ее своими людьми. То же самое произошло и в Исполкоме Коминтерна. После VI конгресса Коминтерна Бухарин отправился в отпуск и после отпуска фактически уже не возвращался к работе в ИККИ и ЦО. Какое-то время Бухарина старался активно поддерживать Томский, возмущенный тем, что ЦК решил также «укрепить» его ВЦСПС новыми кадрами. С осени 1928 года Томский уже не знал, кто руководит в ВЦСПС — он или партийная ячейка[897].
В отношении всех своих противников Сталин использовал стандартный, совершенно прозрачный и, вместе с тем, абсолютно неотразимый прием. Располагая кадровой властью Цека, он наводнял аппарат намеченной политической жертвы своими ставленниками, которые превращали роль руководителя в фикцию. С Троцким в свое время боролись теми же методами по принципу «дискредитируй, окружай своими людьми, отними всю армию, а потом сними, прогони, раздави» — Троцкого оставляли в руководстве, а «троцкинят» снимали везде и всюду[898].
«Ивановичи» — Бухарин, Рыков, Томский хотели с демонстративным заявлением о своей отставке войти на ноябрьский пленум ЦК, но в Политбюро их сумели уговорить не делать этого, не обострять отношений, мотивируя тем, что это будет кризис руководства. Дескать, самый факт подачи отставки пленуму ЦК «вызовет взрыв». Обострение и тем более взрыв в высшем руководстве Сталину были не нужны, ему как всегда требовалось идеологическое осуждение и моральное поражение противника. Оппозиция должна была уйти с политической сцены в гриме негодяев, а не в одеянии благородных идальго.
30 января 1929 года Бухарин, призванный на Политбюро дать разъяснения по поводу своей тайной встречи с Каменевым в июле прошлого года, вместо объяснений обвинил Цека в «военно-феодальной эксплуатации крестьянства» и насаждении бюрократизма в партии. Небесам стало жарко.
9 февраля на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК Бухарин, Рыков и Томский выступили с коллективным заявлением, в котором излагали свои взгляды по дискуссионным вопросам, и которое было расценено заседанием как политическая платформа правого уклона. Совместные заседания Политбюро и Президиума ЦКК в конце января — начале февраля 1929 года, где «Ивановичам» были предъявлены обвинения во фракционной деятельности, сыграли решающую роль, полностью поддержав Сталина.
16―23 апреля состоялся объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), на котором последний раз в качестве председателя фигурировал Рыков. Типичен иезуитский прием Сталина: Рыков был вынужден председательствовать на заседаниях, где его самого и его союзников щедро поливали компроматом, а он не имел возможности что-либо изменить и покорно предоставлял трибуну для очередного старателя с ведром обвинений на свою голову.
Пленум осудил «правый уклон» и его платформу, которая базировалась на теории о затухании классовой борьбы в эпоху диктатуры пролетариата и о возможности «врастания» кулачества в социализм, как объективное выражение интересов кулачества. Пленум пришел к выводу, что в ЦК сложилась фракционная группа Бухарина, возглавившая правооппортунистические элементы, чья позиция в корне противоречит политике партии. Бухарин был снят с поста ответственного редактора «Правды», Томский— с поста председателя ВЦСПС. Рыкова, заблаговременно отошедшего в тень, Сталин пока поостерегся трогать, и в истории в качестве объявленного лидера правой оппозиции оказался ее «барабанщик» Бухарин. Рыкова с поста предсовнаркома снимут позже, в конце года, когда начнется «великий перелом», а также приватно передадут предупреждение Сталина: «Будешь бузить, выгоним отовсюду» [899].
Государственник Сталин одолел и почвенников «Ивановичей». Смысл происходящих политических перемен в руководстве страной очень точно выразил Томский в своей речи на апрельском пленуме. Несмотря на скромное заявление, что не является теоретиком, он сумел сквозь субъективные качества и интересы генерального секретаря увидеть фундаментальную объективную тенденцию. Будьте по- большевистски бесстрашны, обратился он к Сталину и его сторонникам. «Если на данной стадии нужна иная система руководства, не коллегиальная», то скажите, что система и состав руководства должны быть изменены. «Прямое, честное решение вопроса исключает всякую оппозицию по этому поводу»[900].
В предстоящем периоде государственного насилия над обществом требовалась единая воля и полная историческая ответственность за все. Перспективы выглядели столь неясными и путь представлялся столь опасным, что Сталину нужно было остаться одному при личной свободе выбора между уклонами всех цветов и направлений. Утверждение единовластия — вот что явилось главным итогом политической эволюции
