Послышались чьи-то шаги. Дерябин обмер от страха: к нему приближались солдаты, слышавшие, наверное, его выстрел. Если они увидят добычу — все пропало. И Дерябин, борясь с искушением взглянуть на свое несметное богатство, обернутое в грязную тряпицу, стал быстро разрывать землю, чтобы вновь спрятать находку. И когда он опускал ее в яму, шпагат вдруг ослаб, тряпка размоталась и из нее в землю плюхнулся увесистый слиток свинца, а рядом упал кожаный мешочек. Увидев свинец, который под грязной тряпицей почудился золотым слитком, Дерябин едва не завыл по-собачьи от тоски, невыносимой боли разочарования и отчаянья. Серая тяжелая чушка свинца валялась на земле, так же не похожая на золото, как этот сияющий весенним солнцем день был не похож на черную осеннюю ночь. «А может, золотишко в мешке?» — мелькнула у Дерябина догадка. Штыком вспорол он мешочек — развязывать его не было времени: солдаты подошли уже шагов на тридцать. Из дыры на ладонь посыпались мелкие крупинки. «Песок золотой!» — ахнул от счастья Дерябин, не видя того, что из мешка сыплется черный крупитчатый порох: золотое безумие сделало человека слепым.
— Ты чегой-то здесь? — услышал Дерябин над собой грубоватый простуженный голос. — Кого нашел, показывай…
Дерябин пришел в себя. И только сейчас увидел, что держит в ладони не золото, а обыкновенный порох.
Солдаты склонились над дерябинской находкой. Теперь уже не было нужды таиться и прятать найденное.
— Хунхуз какой-то спрятал. С Аскольда, не иначе. Шаланда ихняя тут была давеча, — устало и безразлично пояснил Дерябин. — Ну, я того разбойника, конечное дело, порешил, согласно приказу.
И Дерябин показал рукой в сторону убитого. Солдаты пошли туда. Дерябин не мог подняться — от нервного потрясения отказали ноги. Да и зачем теперь ему этот убитый хунхуз? Самое ценное — свинец и порох — он спрятал здесь, боясь обыска патрулей. А эта ценность стоила гроши.
— Богат, однако, хунхуз! — донеслось до Дерябина удивленное восклицание одного из солдат. — Эй ты, служба, топай сюда. Гляди, золота сколь!..
Дерябин не поверил своим ушам. Золото? Уж не издевается ли над ним солдатня, видевшая, конечно, как он сжимал в руке горсть пороха из кожаного мешочка, в каких обычно хранят драгоценный металл?
Но солдаты не обманывали: на убитом они нашли кожаный пояс, наполненный золотым песком с Аскольда…
Командир похвалил Дерябина за смелые действия и с тех пор весьма доверял солдату. А Дерябин окончательно потерял покой. Неудача с золотом превратила его в человека, одержимого одной заботой: достать золото во что бы то ни стало.
И однажды Дерябину повезло. Он все-таки подкараулил браконьера, выследил таежную фанзу, куда добытчики сносили золото. На зверовой тропе Дерябин, угрожая оружием, ограбил свою жертву и стал обладателем заветного металла…
Произошло это спустя три года после того, как была спущена на воду «Эмилия», командовал которой сам купец Семенов.
«Эмилия» совершала регулярные рейсы между Владивостоком и бухтой Ольгой, где Семенов развернул бурную деятельность по заготовке морской капусты. Осенью на берегу бухты возвышались высокие штабеля высушенных водорослей, покрытые сверху защитным слоем соломы на случай дождя.
Вскоре после аскольдовских событий Дерябин уволился в запас по болезни и поступил в услужение к Семенову. Купец Семенов был доволен Василием Тихоновичем Дерябиным. Обороты увеличивались, доходы росли, купец потирал руки, хотя догадывался, что Василий Тихонович себя не обижает. «Черт с ним, пусть ворует, без этого нельзя», — мирился Семенов с дерябинской оборотливостью.
А Прохор продолжал тянуть солдатскую лямку вплоть до того времени, когда через пятнадцать лет после основания поста Владивосток был объявлен городом.
Прохор с сыном пришел в тот день к дому постового начальника, где собралась разная публика. Ксеньюшки уже не было с ними — умерла от холеры, которая, нагрянув, собрала во Владивостоке обильную жатву среди бедного люда.
Василий Тихонович подошел к Прохору. Поздоровались. Что-то новое и незнакомое появилось в обличии Дерябина. Он неуловимыми чертами смахивал на Семенова — походка, жесты, манера разговаривать, костюм.
— Живешь-то как? — поинтересовался Дерябин. — Жену не подыскал?
— Живу как все. И — один.
— А я, брат, окрутился. С вдовушкой одной. Женщина основательная, — хвастался Дерябин.
Он восторгался сметливостью и умом своей супруги, рассказывал, как она за бутылку водки ухитрилась купить отличный земельный участок, построила фанзу и открыла в ней питейное заведение. Кабак давал большую прибыль.
Прохор слушал без интереса, зато с любопытством смотрел на выставленный в рамке под стеклом для всеобщего обозрения рисунок герба, присвоенного Владивостоку. Герб представлял собою два скрещенных золотых якоря и крепостную башню, на которые был наложен серебряный щит с изображением уссурийского тигра, бывшего до прихода сюда русских безраздельным хозяином дебрей. «А киска-то, видать, моя», — улыбнулся Прохор, вспомнив, что первого тигра здесь уложил он, когда зверь забрался на строительную площадку Успенской церкви. За ним погналась тогда свора собак с корвета «Гридень», а Прохор, у которого было с собой ружье, прицелился и метким выстрелом убил огромного полосатого красавца.
Потом перевел взгляд на местных начальников, среди которых важно стоял Семенов. Вокруг него суетились и лебезили офицеры и, по всему было видно, угодничали, заискивали перед туго набитой мошной удачливого купчика.
Рядом с Прохором стоял, нахохлившись как сердитая птица, капитан одного из кораблей Изместьев. Он познакомился с Калитаевым во время ремонта своего судна и, узнав интересную историю плотника, искал случая побеседовать с бывалым солдатом.
— Все флаги в гости будут к нам, — моряцким простуженным голосом иронически сказал Изместьев, кивая в сторону иностранных купцов. — Вот вам и пожалуйте — во флагах недостатка нет. На каждой крыше…
Прохор всегда с незатихающей болью в сердце смотрел на самодовольный парад чужеземных флагов, среди которых безлико затерялся русский флаг, поднятый первыми солдатами и офицерами на этом берегу.
Троекратно прогремел над Золотым Рогом ружейный салют, подхваченный корабельной артиллерией. И, как пятнадцать лет назад, выпорхнули из уцелевших рощ испуганные птицы. Только их было куда меньше: птицы переселились за городскую черту, туда, где на склонах Богатой Гривы стояли еще нетронутые леса.
6
В новом городе Российской империи, возводимом трудолюбивыми руками солдат и матросов, жилось неспокойно, тревожно. Прохора не покидало ощущение, будто рядом, в неразглядимой тьме, подкрадывается враг. Мирные флаги чужеземцев на городских зданиях и мачтах кораблей, стоявших на рейде, казались порой боевыми знаменами завоевателей, захвативших родной, почти беззащитный город.
Прохор не очень разбирался в хитросплетениях тихоокеанской политики мировых держав, но в повседневной жизни города обнаруживал результаты ее. Он видел, как с борта парохода «Россия» высадилась на берегу Золотого Рога тысяча кронштадтских солдат, приехавших для усиления местного гарнизона. Без сна и отдыха работали они на строительстве береговых укреплений.
Появился в городе адмирал Лесовский, знакомый Прохору со времен похода «Дианы» и постройки «Хеды». Адмиралу поручили командование эскадрой, которая была усилена дополнительными кораблями на
