перекликающееся с мыслями о Сюзанне. Только через уважение мужчина способен завоевать любовь, поскольку для женщины в любви должен быть элемент благоговения.
Он разглядывает свои письма, любовные письма, как ему кажется, хоть и нет в них ничего особо чувственного. Для этого еще слишком рано, хотя когда-нибудь, кто знает… Их четыре, аккуратно сложенные и с надписанным адресом, и он отдаст их Перу, чтобы, когда позволит погода, тот отослал их в Дав-Ривер. Он доволен этими письмами, которые переписал в своей комнате, украсив затейливыми философскими отступлениями, чем занял два длинных безалкогольных вечера. Он представляет себе, как Сюзанна читает их, как хранит их в кармане или, завернув в благоухающий платок (тот, который он ей подарил?), — в ящике стола.
В порыве чувств он пытается вызвать в памяти ее лицо в тот миг, когда она улыбнулась ему в библиотеке, но, к ужасу своему, обнаруживает, что сделать этого не в состоянии. Лишь смутное ощущение ее улыбки, мягких каштановых волос, бледной светящейся кожи и карих глаз, но части меняются, меркнут и не хотят сливаться в распознаваемое целое. Почему-то лица ее сестры Марии и ее отца он помнит совершенно отчетливо, во всей их трехмерной полноте, но облик Сюзанны постоянно ускользает.
Дональд садится за стол, чтобы вкратце сообщить ей о предстоящем путешествии. Он разрывается между желанием живописать все опасности и собственное бесстрашие и нежеланием чрезмерно беспокоить ее, если она вдруг получит письмо до его возвращения. В конце концов он выбирает легкомысленный тон, сообщив, что, возможно, вернется в Колфилд недели через три, а пока ему выпала благоприятная возможность представлять Компанию и посетить другую факторию, дабы не оставалось сомнений насчет вины — или невиновности — Фрэнсиса. Он заверяет ее в своих наилучших пожеланиях, а в заключение неожиданно для себя просит передать самые теплые приветствия сестре. С минуту он разглядывает страницу, спрашивая себя, не странно ли это выглядит, но времени переписывать целое письмо не остается, так что он запечатывает его и прибавляет к остальным.
~~~
Четверг, десять часов вечера, три недели с тех пор, как обнаружили тело Жаме. Мария смотрит из окна отцовского кабинета, хотя там ничего не видно. Она различает лишь струи дождя, барабанящие по слякотному саду — по крайней мере, это называется садом, но сейчас больше напоминает загон для скота. А в остальном только бурлящая мгла и завесы воды, мечущиеся под ветром, пронизанные отблесками неизвестно откуда.
В доме немногим лучше. После дневных передряг миссис Нокс ничком лежит в своей спальне под действием какого-то снадобья, час назад прописанного ей доктором Греем. Она поражена меньше, чем могла бы ожидать Мария, но доктор настоял, что возможен отложенный шок, и Мария уговорила мать проглотить микстуру. Сюзанну все это расстроило куда больше, но такова уж Сюзанна — внезапная буря и тут же безоблачное небо. В данный момент все еще штормит, хотя отсюда Марии ничего не слышно. В доме царит мертвая тишина.
После некоторых дебатов — очень долгих дебатов, поскольку старейшины города не могли прийти к согласию в связи с беспрецедентностью дела, — ее отца заключили под стражу по обвинению в воспрепятствовании осуществлению правосудия. Поскольку он, как-никак, мировой судья этой общины, а не какой-нибудь грязный бродяга-полукровка, его не заперли на складе, а решили препоручить заботам Джона Скотта. Это значит, что он заперт в комнате, соседней с той, что занимает мистер Стеррок, и туда ему доставляют еду.
Комната очень похожа на комнату Стеррока, и пища та же, но отцу Марии не приходится платить за эти привилегии.
В половине шестого вечера в дверь постучал Джон Скотт, явившийся вместе с мистером Маккинли и Арчи Спенсом. Мария открыла им, проводила в гостиную и отправилась за отцом. Двадцать минут они беседовали за закрытыми дверями, после чего отец вышел, чтобы объявить о своем аресте. На лице его играла легкая улыбка, словно он услышал какую-то шутку. Пока его жена в ярости, но без слез протестовала, а Сюзанна плакала, Мария оставалась в стороне, не зная, что и сказать. Ее мать отправилась в гостиную и обрушила на сидящих там мужчин громы и молнии. Перепуганные, они сидели, разинув рты, пока она испепеляла их презрением. Джон Скотт явно был готов пойти на попятный, но Маккинли твердо стоял на своем, блеском глаз и усмешкой выдавая радость. Отец прекратил спор, заявив, что остается на своем посту только до тех пор, пока его обязанности не примет на себя судья из Сен-Пьера. Он спросил без малейшего намека на иронию, установят ли они сумму залога. Они, ясное дело, совершенно забыли о такого рода вещах. Джон Скотт открыл рот, но оттуда не вылетело ни звука. Маккинли прочистил глотку и сообщил, что ночью подумает над этим и завтра назовет сумму. Трудность заключалась в том, что они и в самом деле не могли обойтись в этом деле без помощи ее отца.
В итоге Нокс положил этому конец, намекнув, что пора идти; время обеденное, сказал он, и они задерживают кухарок. Конечно, он имел в виду Марию на их кухне, но прозвучало так, будто он укоряет своих стражников за то, что сам опаздывает к ужину, и Маккинли нахмурился, но, казалось, отец этого не замечает. Вообще, он вел себя как-то легкомысленно, подумала Мария: будто ему чуть ли не нравится быть арестованным и это Маккинли со Скоттом попали в расставленную им ловушку. Три женщины наблюдали, как их муж и отец уводит из дома посторонних людей, предварительно поинтересовавшись, не желают ли те позаимствовать на время что-нибудь от дождя. Маккинли и все прочие отказались, хотя уже хлестало как из ведра, а в доме были запасные зонтики и галоши.
~~~
Стеррок прислушивается к шагам на лестнице. Он лежит в кровати, думая о миссис Росс и о том, догнала ли она своего сына, который, несомненно, прихватил с собой костяную табличку. Последние дни выдались совсем уж хаотическими; пожалуй, не стоит ему больше здесь оставаться. Снег тает, самое время делать ноги. Но куда ни пойди, он только удалится от предмета своего вожделения, а когда они найдут мальчишку, то, разумеется, притащат его сюда. Он вздыхает: бутылка виски, несколько дней составлявшая ему столь приятную компанию, почти пуста. В общем, опять как всегда: подойти так близко и все же оставаться так далеко от заветной цели, а вдобавок кончается спиртное.
На этой мысли он заставляет себя встать и выяснить, что за шум доносится из-за стенки: возможно, новый сосед. Он открывает дверь и видит мистера Маккинли из Компании и Джона Скотта вместе с еще одним мужчиной, который ему незнаком. Закрыв дверь в комнату напротив, Скотт направляется к нему.
— А, мистер Стеррок. Я как раз собирался вам сказать…
— Новый сосед? — улыбается Стеррок; возможный собеседник — повод для оптимизма.
— Не совсем. — Стеррок замечает обращенный к затылку Скотта презрительный взгляд Маккинли. — Нет, мы оказались в неловкой ситуации — пришлось, хм, взять под стражу судью, мистера Нокса… и поскольку не можем держать его на складе, ха-ха, решили, что этот дом сгодится не хуже любого другого.
Скотт замолкает, на лбу у него выступают капельки пота. Он явно очень напряжен, лицо его розовее обыкновенного.
— Надеюсь, вы не испытаете никаких неудобств, мистер Стеррок, — подает голос Маккинли.
— Вы хотите сказать, что запрете Нокса в этой комнате? — чуть ли не весело спрашивает Стеррок. — И что же он такого натворил?
Мужчины переглядываются, словно гадая, уполномочен ли Стеррок владеть такими сведениями.
— Оказалось, что побег арестанта не был случайностью. Его освободил Нокс, остановив тем самым машину правосудия.
У Стеррока глаза лезут на лоб:
