Коэн Уэллс заказал его деда – эта мысль не давала ему покоя. Он все твердил себе, что, будь он здесь, непременно понял бы и помешал им. Вот и еще одно бремя вины, которое он всегда будет носить на плечах, как большую белую птицу. Джим теперь пытался обрести в себе Трех Человек, согласно предсказанию Ричарда Теначи, и начал понимать, что труднее всего заслужить прощенье у самого себя.
И потом, этот документ… Он так и не понял, о чем речь. Коэн в своей гневной речи сказал, что он, Джим, единственный наследник. Значит, у деда есть еще какая-то собственность, кроме коллекции кукол Катчина.
Он стал по новой раскручивать клубок вины, но в этот момент ожил его сотовый.
– Алло.
– Джим, это Роберт. Нашел что-нибудь?
– Да, кое-что. Фотографию Джереми Уэллса с двумя типами. Я их узнал по тем старым объявлениям о розыске. Если они были сообщниками Джереми, то могли потом остаться в городе и сменить фамилии.
– Да, это зацепка.
– Слабая, по-моему, но другой у нас пока нет. Попробуй их поискать. Запишешь?
– Сейчас.
Под шуршанье бумаги в трубке послышалась не слишком вдохновляющая тирада человека, который ищет, чем бы записать.
– Пишу.
– Скотт Трумэн и Оззи Сиринго.
– Сиринго… Странная фамилия. Кажется, был такой агент у Пинкертона, участвовал в охоте на Дикую банду. Но в наших краях я точно никого с такой фамилией не встречал.
– То-то и оно. А у тебя как дела?
– Я выяснил, за что
В усталом голосе нет даже намека на то, что он гордится собой.
– Как тебе удалось?
– Поднял с постели адвоката Фельдера и применил к нему тот же прием, что и к Алану Уэллсу. Кое- что рассказал ему, но не все. Говорю, раз уж я нарушаю профессиональную тайну ради спасения людей, то вы и подавно обязаны.
– И что он?
– Помнишь денежные переводы на счет матери, а потом сына? Они от Коэна Уэллса. Кертис Ли – его сын.
– Что?!
– Да-да. У него была любовь с мисс Ли, и Кертис – плод этой любви. Коэн уже был женат и бросать жену не собирался. Он тогда еще питал политические амбиции, развод помешал бы его карьере. Вместе с Фельдером они нашли парня, увязшего в долгах, и под звон монет он женился на Кэтрин Ли. О своей репутации Коэн позаботился, но и незаконного сынка не оставил.
– Кертис знал, кто его отец?
– Фельдер говорит, что нет. Он долгое время считал это стипендией, а недавно вдруг выразил желание докопаться до истины. Да вот не успел.
Бедняга, подумал Джим. Сделал блестящую карьеру, вернулся из Европы, чтобы найти такую жуткую смерть в родном городе.
– Хорошо, что новость пока не просочилась, – добавил Роберт все тем же безнадежным тоном, – а не то у меня на шее уже висели бы и мистер Уэллс, и мой шеф, и вся газетная братия.
Джим понимал: детектива заботит вовсе не то, что кресло под ним шатается, а то, что он ничего не может противопоставить угрозе, нависшей над городом.
Он решил хоть немного отвлечь Роберта, если это возможно, и сменил пластинку:
– А как дела с Коэном?
– Я переслал фотографию в Седону, но если у него и вправду там любовница, то он ловко ее скрывает. Никто ни сном ни духом… К тому же мы не знаем радиуса действия
Они помолчали, думая об одном и том же человеке, но с противоположными намерениями.
Потом Роберт спросил тоном полицейского:
– Ты сейчас куда?
– Хочу заскочить к Эйприл – показать ей фотографию. Может, в архивах «Крониклс» что-нибудь отыщется.
– Отличная мысль.
Опять наступило молчание. Джим догадывался, что сейчас последует вопрос, который Роберт задавал себе уже не раз.
– Мне одно не дает покоя…
– Что?
– Вот найдем мы всех, на кого нацелилась эта проклятая тень. И что дальше?
Хорошо, что мы сейчас не можем заглянуть друг другу в глаза, подумал Джим.
– Не знаю, Роберт. Ей-богу, не знаю.
Оба испытали желание поскорее закончить разговор и больше не озвучивать сознание собственного бессилия.
– Ладно. Если что, звони. Я, в случае чего, тоже подъеду к Эйприл.
– Ну пока.
Джим опять бросил телефон на сиденье, борясь с соблазном выключить его совсем и оборвать все контакты с миром. Он въехал в город, покатил по Шестьдесят шестому мимо вокзала, потом свернул налево, на Сан-Франциско.
Ехал медленно и озирался, как турист, в городе, где родился, вырос и где вырастет его сын. Когда-то он ненавидел этот город, и ему казалось, что это чувство взаимно. А теперь все иначе. Никто не может предугадать свое будущее, но одно он знает точно: закон «там лучше, где нас нет» больше не работает.
После перекрестка с Эльм-авеню он сразу увидел дом Эйприл. Она, должно быть, стояла у окна, потому что, едва он остановил пикап, тут же вышла на крыльцо. Эйприл переоделась в голубой спортивный костюм, который даже в неверном свете фонарей так шел к ее глазам.
Она была босиком, поэтому не стала спускаться с крыльца, а просто распахнула дверь, дожидаясь его. Он вошел, и Эйприл, закрыв дверь, спрятала лицо у него на груди.
– Как хорошо, что ты здесь.
Он обнял ее и крепко прижал к себе. Джим невольно отметил идеальное совершенство, с которым смыкаются их тела, будто их спроектировал друг для друга архитектор высокого ранга, вроде Кертиса Ли, а может, и повыше. Наверняка так было всегда, но Джим этого не замечал или не хотел замечать.
Он неуклюже ткнулся в медь ее волос.
– Эйприл…
– Да.
– Хочу тебе сказать… Правда, я еще не умею этого говорить, но благодаря тебе быстро учусь.
Он чуть отстранил ее от себя, чтобы смотреть ей в лицо и чтобы она убедилась, что его разные глаза способны одинаково отражать это чувство.
– Я люблю тебя.
Эйприл замерла, как будто дышать перестала. Потом по щеке ее скатилась слеза, стоившая многих омытых слезами ночей.
– Я тоже люблю тебя, Джим. Я не переставала тебя любить, даже когда обзывала себя дурой и имела все основания ненавидеть. За десять лет не было дня, чтоб я не мечтала услышать от тебя эти слова.
Они целовались так, словно не было этих десяти лет, словно вообще ничего больше не было и не будет.
Они не могли оторваться друг от друга, хотя и понимали, что десять лет не уместятся в эти краткие мгновенья.
