Борич торжествующе посмотрел на Ставра, а потом на Мстислава:
– Так ведь, княже, будет?
– А вот как будет, мы сейчас поглядим, – Мстислав хитро улыбнулся.
Молодой князь приказал слугам принести со двора деревянный чурбан, старую кольчугу, овчину и стеганку. Потом чурбан нарядили в стеганку и кольчугу, как воина для битвы, а под стеганку подложили сложенную в несколько слоев овчину. Грудь обреченной кольчуги вздыбилась от толстой пачки овчины.
– Ребята, то ж баба получилась, – вздохнул кто-то из отроков, бросивших свои забавы и столпившихся вокруг спорщиков.
Дружинники дружно захохотали:
– Ты что, парень, замечтался? Так ты не горюй; мы тебе ее после отдадим, пользуйся потом сколько хочешь.
– Ставь теперь на лавку, – приказал князь, улыбаясь.
«Бабу» установили на узкую лавку посреди гридницы. Спорщикам принесли оружие. Одному – варяжский меч, широкий у основания, но сходящийся к острию длинным и узким клином; другому – тяжелую секиру с широким лезвием, выгнутым хищным полумесяцем.
– Изготовьтесь, – сказал Мстислав, указывая спорщикам места справа и слева от «бабы», – бить только по моему приказу.
Воины напряглись; Борич чуть отвел назад руку с мечом, Ставр замахнулся секирой, закинув ее на плечо. Все вокруг замерли.
– Бей! – крикнул князь.
В тот же миг меч змеиным жалом метнулся к цели, раздался жалобный лязг металла. Секира тоже рванулась вперед, со свистом описав сверкающую дугу, но вместо страшного удара, которого все ждали с замиранием сердца, ибо хорошо знали, что такое удар боевой секиры, ломающий щиты и пробивающий шлемы, – вместо этого удара оружие смерти только чиркнуло по кольчуге. Но и этого скользящего удара хватило, чтобы кольчужка охнула голосом уставшего металла, разрываемого на части безжалостной сталью. В следующий момент чурбан с кольчугой с грохотом повалился со скамьи на пол. Отроки кинулись поднимать его и ставить на место, так чтобы каждый участник спора мог увидеть результат своего удара. Борич, положив клинок на скамью рядом с пронзенной «бабой», уже торжествующе показывал разорванные кольца там, где ударил его меч. Ставр положил огромную ладонь на обух тяжелой секиры и, упершись рукоятью, как костылем, в широкие скобленые доски дубового пола, тоже неторопливо придвинулся ближе. Он явно был смущен неудавшимся ударом и, видимо, считал спор проигранным, но проворные отроки, обогнав его, уже успели осмотреть след от удара секиры.
– Порвал-таки кольца, порвал! – гомонили они восхищенно.
И точно, тяжелая секира, скользя широким лезвием, рассекла несколько колец. Эти кольца еще держались в железном кружеве кольчуги, цепляясь скрученными краями за целые звенья, но было ясно, что это ненадолго и что при любом неосторожном движении они будут потеряны. Нетрудно было вообразить, что бы случилось, если б Ставру удался прямой удар.
– Так кто ж тогда победил? – спрашивали молодые воины.
– Победил меч, – отвечал задумчиво Мстислав.
– Почему меч-то, ведь секира тоже порвала кольчугу, – не унимались отроки, – просто удар у Ставра не получился, а кабы получился, то точно секира победила бы.
– А знаете, почему удар не получился, – хитро прищурился князь.
– Почему? – дружинная молодь затихла, поглядывая во все глаза то на князя, то на хмурого Ставра.
– А вот пусть Ставр сам и скажет.
– Я знаю почему, – прозвенел молодой голос из толпы отроков.
– Кто такой будешь? – удивился князь.
– Ясуня, сын боярина Люта, – быстро и задорно отвечал совсем юный отрок.
Надо было бы осерчать на юнца за то, что, нарушая обычай, не дал сказать сперва старому дружиннику Ставру, но, глядя на сияющие ясные глаза и светлое улыбчивое лицо отрока, князь сам невольно улыбнулся.
– Меч быстрее ударил, а секира била, когда чурбан уже падал, – тут же выпалил радостно юнец, заметив, что его дерзость сошла ему с рук, а князь вроде и не сердится.
– Ну, шустер пострел, – ворчали дружинники, кто весело, а кто и неодобрительно. – Вперед батьки в печь лезет.
Но уже на помощь сыну, раздвигая плечи воинов, шел тяжелым шагом сам боярин Лют Гориславич.
– Прости, княже, что ввел отрока в гридницу без спросу, мал он еще роту[57] давать, а дома сидеть ему скучно, – загудел боярин виноватым басом, – упросился вот воинский круг послушать.
– Послушать, говоришь, – князь все еще улыбался, но глаза его сразу стали другими.
Слово «послушать» сразу отдалось в мозгу свежим воспоминанием о неизвестном, который пытался подслушать его разговор со старцем и ловко исчез в переходе, когда Искрень пытался изловить согляда. Он вдруг подумал, что паренек вполне мог бы быть там, ловкости ему не занимать, да и соображает быстро. Иначе зачем его Лют привел без спроса. Мстислав поворачивал и так и сяк эту нехорошую мысль, глядя на наивное и светлое лицо отрока, словно примерял к нему нехорошее дело.
«Мог сделать или не мог», – шевелились тяжелые недобрые думы, вытравляя из княжеских глаз последние остатки света.
Но первый боярин опять, словно прочитал все его сомненья. Усталым голосом, каким старый человек в сотый раз говорит одно и то же молодому недотепе, он начал пояснять, что его Ясуня грамоте всякой обучен и книг много читал, а еще слышал, что были и русские древние книги, но пожгли их все христовы слуги. И теперь вот захотелось Ясуне услышать от старых воинов древние легенды русов, чтобы вернуть их в книги для вечного хранения. Боярин говорил негромко и уверенно, и его спокойные серые глаза больше не несли никакой волховской силы, они не были ни мечом ни щитом души бывалого воина.
– Что ж, пусть слушает, – снова улыбнулся Мстислав, но в сердце у него все-таки продолжал шевелиться червячок недоверия, подгрызая хрупкие нити душевного покоя.
Да и какой тут покой может быть. Сколько раз льстивые и коварные византийцы обманывали русичей; клялись в дружбе, а сами печенегов насылали, да именно туда, где высмотрят их христиане- пособники самое слабое место. Сколько раз его пытались обмануть, рассчитывая на его молодость. Слуг его ближайших подкупить пытались. Да чего только не было.
И все-таки, глядя на ясноликого отрока, хотелось верить в хорошее, в то, что Правда всегда будет сильнее Кривды, что не предадут ни его самого, ни его Русь ни этот юнец, ни суровые гриди, стоящие рядом. Пусть алчные и продажные византийцы пытаются всех вокруг сделать такими же, как они сами, приучить и его людей к золоту, к ненасытной жажде этого золота. Но покуда есть русский меч, власть их золота так же призрачна, как и призрачен их темный и жестокий Бог.
Мстислав усилием воли отторгнул от себя последние остатки темных дум и, с облегчением улыбнувшись от души, от самого своего добрейшего сердца, позвал шустрого отрока:
– Иди-ка сюда, Ясуня, расскажи нам всем, что ты еще понял из этой битвы с чурбаном.
Слова про «битву с чурбаном» вызвали смешки среди других отроков. Им показалось, что князь смеется над юношей, и дух соперничества, которым, казалось, был напитан сам воздух воинской жизни дружинников, подсказывал им удобный случай хотя бы так, смехом уколоть своего ровесника. Сын боярина выступил вперед, но тут наконец-то и засмущался, покраснев от множества устремленных на него глаз и несмолкающих смешков товарищей.
– Так что ж ты молчишь? – князь дружески положил ладонь на тонкое, не набравшее еще мужской силы, плечо юноши. – Говори, не томи, что еще удумал. Все хотят знать твои ценные мысли об оружии, ну и вообще, может, ты чему старых воев и поучишь.
Теперь стоявшим вокруг отрокам стало окончательно ясно, что князь смеется над юнцом, и они радостно захохотали, подкалывая его всяк по-своему.
