– Всякий пастух должен иметь при себе дудочку, – Злат улыбнулся синими сияющими глазами и, подняв над водой левую руку, показал длинную тростниковую свирель. – Дырочки зажал пальцами и дышал под водой, пока шел вдоль края плота.
– Ай молодца! – Ратибор протянул ему руку. – Давай скорей на плот, сейчас обратно пробиваться будем.
Он оглянулся назад и увидел, что положение их стало немногим легче прежнего. Пока они добивали хазар на своем плоту, случилось то, чего он так боялся, с первой переправы пришла тяжелая пехота. Ряды тарханов и ал-арсиев, чередуясь друг с другом, закрывали им путь назад в крепость. Немного выше по течению хазары уже почти закончили наводить третью переправу из плотов, и вот-вот по ней тоже должны были двинуться враги.
А гриди уже стали уставать, некоторые были ранены длинными копьями с бронебойными гранеными наконечниками. Превозмогая боль, Ратибор снова вышел вперед.
– Щитобои, вперед! – крикнул он, поднимая «Перунову Длань». – Рубить по приказу!
– Бей! – прокричал воевода, и тут же приказ для разил. – Рази!
– Бей! Рази! – послышалось снова, и дружинники, срубив первые ряды хазар, ступили на берег.
– Бей! Рази! – И они еще на шаг продвинулись к крепости, усеяв свой путь трупами врагов.
Но едва они стали продвигаться вперед, как хазары стали обступать их со всех сторон. Сил сражаться в окружении не было, и продвижение русских остановилось. А хазары все прибывали и прибывали, выстраивая вокруг храбрецов все новые ряды.
Вдруг раздался яростный крик:
– За Русь! Вперед!
Ратибор глянул и увидел, как от Донских ворот к ним на выручку бежали полсотни вятичей во главе с Мстивоем. Прикрываясь красными миндалевидными щитами и потрясая секирами, они, словно ураган, врезались в ряды хазар. Зажатые с двух сторон кочевники, теряя раненых и убитых, стали отступать. Воевода и его гриди тоже двинулись вперед, продолжая безжалостно рубить врагов, пока они, дрогнув, не бросились бежать.
Но преследовать хазар никто не стал. Ясно было, что когда подойдут свежие силы степняков, положение русских воинов, вышедших из крепости, снова станет тяжелым.
– Отходим к детинцу! – выкрикнул Ратибор и, сделав несколько шагов, почувствовал, что теряет силы.
Полученная рана все сильней давала о себе знать. Он пошатнулся, едва не упав, и только Мстивой успел подхватить его, подставив свое плечо.
– Воины, сюда, воевода ранен! – закричал он.
Сразу несколько пар рук обхватили Ратибора и понесли в крепость. Сознание его стало туманиться, перед глазами все потемнело. Очнулся он уже в своем тереме, без доспеха. Две ворожеи пытались с него снять окровавленную рубашку, вся правая сторона которой была мокрая от крови.
Рану ему уже зажали и перевязали, приложив какие-то травы, но стащить с него разорванную на предплечье одежду так и не смогли. Наконец женщины позвали холопов и уже с их помощью переодели воеводу во все чистое. Оказалось, что кровь стекла даже до сапога.
– Ну, вот теперь и помирать можно, – мрачно пошутил Ратибор.
– Что ты, милок, – всплеснула руками пожилая ворожея, – жить тебе до ста лет и внуков еще няньчить!
Ратибор ничего ей не ответил, он вдруг подумал о том, что Русане давно пора было ехать домой и что с ней будет, если война застанет ее в пути. Сердце защемило и тревожно заныло, чувствуя беду, но воевода не был бы воеводой, если бы не умел постоянно забывать о своем и помнить о крепости и своих воях. Уже через секунду он, вслушиваясь в доносившиеся звуки, думал о том, как без него теперь идет бой, что там творится на стенах.
Даже в воеводский терем нет-нет, да и долетали яростные крики, звонкие удары секир о вражеские щиты и лязг металла, бьющегося о металл.
– На волю несите меня, – забеспокоился воевода, глядя воспаленными больными глазами, – хочу видеть, что деется.
Холопы вытащили на крыльцо две широкие лавки, устлали их рогожами, коврами и шкурами, соорудив для своего раненого хозяина высокое ложе. Потом осторожно перенесли туда Ратибора. Отсюда был виден край стены, где воевода оставил Крева, и он пристально вгляделся туда, пытаясь разглядеть широкоплечего молотобойца.
На какой-то миг ему показалось, что он видит его. Как раз секира ударила по голове хазарина, появившегося в проеме между зубцами стены. «Славный удар, хорошо бьется», – подумал Ратибор, привставая на своем ложе, и тут же упал обратно, потеряв сознание.
Очнулся он, когда около него стоял Мстивой.
– Говори, – бледными, как полотно, губами прошептал раненый.
– Все, крепость отстояли! – измученные глаза сотника сияли счастьем.
– Как это было?
– Все случилось так, как ты и предполагал, – Мстивой засмеялся беззвучным смехом уставшего до предела человека. – Пустил каганбек тяжелую конницу в посад преследовать наших. А дальше все, как по писаному: створкой особой перекрыли вход в башню и всех хазар в ней перебили, а сотника ихнего в плен взяли. Потом решетку опустили и подожгли стены и сам посад.
– Только вот... – он замялся, потупив взор.
– Сказывай все! – нахмурился Ратибор.
– Захаб мы не успели сделать, и хазары слишком быстро прорвались через частокол, – Мстивой вздохнул. – Одним словом, Борут погиб, и с ним на втором рубеже полсотни ополченцев пали. Бились крепко, но не смогли отступить в детинец, окружили их там, вот и полегли все.
Он замолчал, глядя в сторону на черный дым, поднимавшийся над тем местом, где был когда-то посад.
– Но тризну мы по нему и всем воинам славную справили – сотни две тарханов пожгли и пехоты ихней тоже изрядно.
– Вечная слава! – прошептал Ратибор. – Вечная слава, павшим за Русь!
Глава 8
Дочь воеводы
Последний краешек солнца заволокло синеватой дымкой на далеком западе. Небо все еще сохраняло ту удивительную ясность, которая бывает только летними вечерами, когда ночь едва смеет коснуться земли своим бархатным плащом и почти тотчас бежит прочь, и только легкий сумрак и туман над рекой говорят, что вечная Тьма все еще стоит совсем рядом и смотрит на мир печальными глазами покоя и сна.
Старая служанка-кормилица хлопотала над всякой снедью, готовя немудреный ужин для своей госпожи, когда на склоне холма у печенежского стана показалась пестрая толпа всадников и шумных девиц, которые то хохотали звонкими голосами, то пели странную протяжную песню, казавшуюся и веселой, и грустной одновременно. Всадники держали в руках зажженные факелы, а девицы – бубны и цветастые платки. Платья их еще более цветастые с широкими подолами и множеством складок колыхались вокруг тонких талий, подобно маленьким пляшущим ураганам красок. Впереди ехал сам князь Куеля на статном буланом коне, покрытом белой попоной, по которой струились вышитые красные узоры, говорящие о покровительстве высших богов и о магическом заклятии, наложенном на коня и его всадника. По бокам и чуть позади князя ехали два воина с длинными копьями в руках, на конце которых развевались бунчуки самого Куели: два черных конских хвоста, а под ними два рыжих лисьих хвоста. От такого роскошного зрелища просто дух захватывало, и все, кто был в купеческом караване, поспешили на берег, чтобы получше рассмотреть весь этот странный и веселый народ, беспечно идущий и едущий по утомленной вечерней земле.
