любопытство.
— Про Егора? А что с ним?
— Он вовсе и не в отпуску, а просто сбежал, — пояснил Сережка.
— Сбежал? Откуда? — удивилась Катя,
— Брось притворяться! Не понимаю, зачем люди прикидываются и дурачков из себя строят! — грубовато сказал Максим. — Ведь знаешь же ты, о чем мы говорим. Знаешь?
— Ну и знаю. А кому какое дело, что я знаю? — перешла Катя на вызывающий тон. — От того, что я знаю или не знаю, никому ни тепло, ни холодно!
— А мы об этом и не говорим. Понятно? К тебе как к человеку обратились, а ты сразу пыль в глаза. Тоже мне царевна-недотрога! Пошли, Сережка. Нечего зря время терять на пустые разговоры.
Максим и Сергей вошли во двор Баклановых. Катя повернулась спиной к калитке. «Зачем они пошли к Егору? — удивилась она. — Вроде там и делать им нечего…» Дождавшись, когда ребята скрылись в избе, она тоже пошла к Баклановым. Если бы Катю спросили, зачем она туда идет, она не смогла бы ответить: шла она без плана и без цели — просто потому, что иначе поступить не могла.
Войдя в сени, она долго прислушивалась, но разобрать, о чем спорят, было трудно. Вдруг раздался резкий выкрик Максима: «За друзей нас больше не считай, дезертир поганый! И не здоровайся!» Максим говорил еще что-то, но слов Катя не разобрала. Потом послышался гневный голос Егора. «Выгоняет», — подумала Катя и тут же сообразила, что сейчас входить в избу уже не время, а уйти — не успеть: увидят Максим и Сережка. Она проворно юркнула за деревянный ларь в темном углу сеней.
Дверь распахнулась со стуком и резко, так, что чуть не слетела с петель. Из избы выскочили Максим и Сергей и, не задерживаясь в сенях, выбежали во двор. Егор захлопнул дверь.
Катя стояла за ларем не шевелясь и старалась представить себе, где сейчас Максим и Сережка: она хотела выйти на улицу, когда они отойдут подальше.
«Ну, пора идти», — решила она и, ступая возможно тише, вышла из своего убежища. За дверью послышались странные звуки. Катя подошла ближе к двери, остановилась, прислушалась… Догадавшись, что это за звуки, она, не раздумывая, кинулась в комнату.
Егор сидел в кухне на скамье. Уронив голову на стол и крепко сжав ее руками, он плакал. Все его тело слегка покачивалось из стороны в сторону. Когда он вздыхал, раздавался протяжный стон, потом его плечи начинали вздрагивать, и комнату наполняли прерывистые рыдания. По щекам Кати потекли слезы. Не думая, хорошо это или плохо, охваченная жалостью к плачущему человеку, она подошла к Егору и, плотно сжав губы, чтобы не вырвалось всхлипывание, стала гладить его по голове. В далеком Катином детстве так утешала ее мать. Прикосновение ласковых материнских рук всегда сразу же успокаивало Катю. А Егор вроде ничего и не замечал.
Если утром и ночью, думая о встрече с Егором, Катя собиралась отругать его, то сейчас, видя его отчаяние, она готова была наговорить ему самых ласковых и нежных слов, какие когда-либо слышала.
— Гора, Горушка, не надо, не плачь, — зашептала Катя.
Он сразу отшатнулся от стола, выпрямился и, удивленный, повернулся к ней.
— Ты… чего… пришла? — хрипловато спросил он. — Может, тоже? Айда, давай… мне теперь все равно. Пускай что хотят говорят. Может, ты тоже хочешь сказать… чтоб… не здороваться? Вот только что… двое приходили…
— А я слышала. Все слышала. Так их, чертей, и надо было. Ты хорошо сделал, что шугнул их. А на меня ты… совсем напрасно обижаешься.
Она достала из кармана телогрейки платок, вытерла глаза и умоляюще попросила:
— Гора, умойся…
Взяв за руку, как маленького, она повела его к умывальнику:
— Иди. Ну, иди же, умойся…
Он покорно пошел за ней. Катя нашла полотенце:
— На, вытирайся…
Умывшись, Егор искоса взглянул на Катю, смущенно улыбнулся и покраснел.
— Эх, ты! И чего пришла не вовремя? Теперь мне смотреть тебе в глаза стыдно.
Катя тоже улыбнулась; передразнивая, состроила смешную мину, потом, прищурив глаза, показала кончик языка и шутливо сказала:
— Ну ладно. Мы возьмем да и забудем, вроде ничего и не было, а я вообще ничего и не знаю. И потом, мало ли чего с кем бывает, кому какое дело? Верно?
— Оно, конечно, верно.
Сразу посерьезнев, Катя села и показала Егору на стул против себя:
— Садись.
Егор сел.
— Гора, скажи, как ты меня понимаешь?
— А что тебя понимать?
— Ну вот, скажи: друг я тебе или нет?
— Разве узнаешь!
— Неужто так трудно узнать? — с укоризной спросила Катя.
И тут Егор почувствовал, что Катя очень дорога ему, ни к одному из друзей у него нет такого доверия, как к ней.
— Ясно, друг.
— А если друг, то скажи, Гора: ты понимаешь, что ты наделал?
Он нахмурился и взглянул на нее исподлобья:
— Хочешь допрашивать? Или, может, тоже справку об отпуске потребуешь?
— Гора, ну зачем ты так разговариваешь! Разве я тебе хоть одно плохое слово сказала?
В ее голосе Егор услышал обиду, и ему стало неловко.
— Ты, Катя, не сердись. Я… Ну конечно, я все понимаю. Все понимаю, а сделать ничего нельзя. Теперь ничем не поправишь. И рад бы всей душой… Я только что из военкомата пришел, на фронт просился. Не взяли. Отказал военком. Он велит снова в училище вернуться.
— Ты прямо с самим военкомом говорил?
— Ну да. А что?
— Так, ничего. Просто спросила.
Егор наклонился к ней и заговорил срывающимся голосом, горячо и возбужденно:
— Ты знаешь, Катюшка, кабы мне разрешили, кабы меня взяли на фронт, я знаешь что сделал бы? Я бы так же сделал, как Александр Матросов. Клянусь тебе! Вот! И нисколечко, понимаешь, вот даже столечко, — он показал кончик ногтя на пальце, — не жалко себя и ничего не боязно. Вот подумаю, что там убить могут, а нисколько не страшно. Пускай! Даже лучше. Чем так жить… Нет, теперь всё! Дезертир! Теперь все от меня шарахаться будут. Ты, может, думаешь, что я не понимаю? Все понимаю. Все. Ну и пускай шарахаются, так мне и надо!
Неизвестно, как долго каялся бы и бичевал себя Егор, если бы Катя не остановила его:
— Здравствуйте! Опять пошли-поехали! Или на слезы снова тянет? Так целый год можно ехать. И все на одном месте. Труда не много понадобится. Ты вот лучше послушай, что я придумала. Попросись у своих ребят из училища, чтобы они взяли с собой на работу в метеэс.
— Не возьмут. Ну, разве они согласятся!
— А ты поговори…
— И говорить нечего. Я и так знаю.
— Давай я переговорю с теми, что у нас стоят.
— А разве у вас тоже стоят?
— Те двое, что от вас ушли. Поговорить?
— Нет, не надо. Я сам. Только все это напрасно.
— «Напрасно» да «не согласятся»! А ты повидай их. Ничего не выйдет — тогда можно и к мастеру. Он у них у всех, говорят, за старшего. А директору письмо напиши, что вернешься и просишь принять обратно. Напишешь?
— Письмо я напишу. Я и военкому пообещал. Он сказал, что сам будет писать в ремесленное. Только
