Stalingrad, станция метро

Она ошиблась.

Она все же увидела его улыбку — в обстоятельствах, при которых ее не могло возникнуть по определению.

Это случилось в конце мая, а могло произойти в начале или середине июня, в любую из белых ночей. Но Илья выбрал именно май, двадцать девятое. Искать смыслы в нумерологии — дело неблагодарное, а для Елизаветы с ее скудными познаниями в мистике и вовсе неподъемное. Вот если бы найти золотозубую гадалку на картах Таро!.. Ту, из зимнего парка аттракционов, которая предсказала когда-то Карлуше лучезарное будущее. Уж она бы все подробно объяснила Елизавете — и про сакральную комбинацию двойки и девятки, и про таинственные вибрации Универсума. Но каким образом можно обнаружить эту чертову цыганку из Трансильвании? — тем более что ее никогда и нигде не случалось, так же, как самого парка. Странно — Елизавете приходится прилагать все больше усилий, чтобы убедить себя про никогда и нигде; стоит только начать думать о парке аттракционов, начать вспоминать, как контуры его становятся все отчетливее, а детали — резче. Но все равно, вне зависимости от деталей, — цыганки под рукой нет. И приходится довольствоваться вполне прозаическими объяснениями:

этот день что-то значил в судьбе Ильи. Был связан с ним и с кем-то еще.

Или просто — следовал за Днем пограничника, когда город заполняли толпы бесчинствующих молодых и не очень людей в зеленых шапках, синих беретах и тельниках. День пограничника в Елизаветиной интерпретации выглядел как Д-Д-День П-П-По-ооооо!граничника-аааааа! и, несомненно, являлся не самым светлым днем календаря. Репетицией конца света, проводящейся раз в год и с завидным постоянством. Присутствие на репетиции толстых жаб совершенно нежелательно — того и гляди заедут по хребтине зеленой шапкой. Это в детстве Елизавете нравились массовые гулянья погранцов, а стихийно возникающие мордобои, стычки с милицией, словесные перепалки и купание в городских фонтанах вызывали живейший интерес. Но, став девушкой-подростком, она взяла за правило на улицу в этот день не высовываться и, по возможности, вообще не приближаться к окнам. А проводить его в тихих раздумьях о человеческой природе вообще и о природе зеленых шапок в частности. Шапки, будучи призванными на службу, наверняка проявляли мужество и стойкость в защите государственных интересов. Бегали со своими овчарками-медалистками по контрольно-следовой полосе, ловили нарушителей, терпели холод и зной, часами сидели в секретах у корневищ дуба, вяза, карельской березы и тутовника. Заслоняли телом от вражеской пули командира погранотряда, приехавшего на заставу с плановой инспекцией. И совершали еще много чего героического, достойного орденов, медалей, очередного звания и внеочередного отпуска на родину. Все эти подвиги абсолютно не монтировались с праздничными безобразиями, которые шапки творили впоследствии. В девственном сознании Елизаветы уж точно.

Зато Карлуше День пограничника нравился бесконечно. 28 мая его обычный репертуар обогащался песнями «На границе тучи ходят хмуро», «В то утро, у Бреста», а также балладой Высоцкого о ничейной полосе и народной балладой о герое-пограничнике старшине Карапупе. С ними и с «WELTMEISTER?oм» Карлуша выкатывался на улицу, прямо в объятия зеленых шапок. Хоровое пение прерывалось хоровым же распитием крепких спиртных напитков и индивидуальными заказами на исполнение популярных композиций. Денег за это Карлуша не брал принципиально, да и как можно брать их с защитников Отечества? А вот если товарищи офицеры поднесут старику водочки, это будет просто великолепно. За вас, товарищи офицеры, hurra! Es lebe! [20]

Прозит!!!

Домой Карлуша неизменно возвращался на рогах. Ровно в полночь он тихонько царапался в дверь, за которой его ждала Елизавета, до зубов вооруженная словами укоризны.

— Опять?! — горестно восклицала она, обращаясь не к Карлуше даже, а к аккордеону «WELTMEISTER».

— Не опять, а снова, мой блюмхен, — заплетающимся языком парировал Карлуша. — Сегодня случился великий праздник! Наступил согласно календарю и моим молитвам.

— Что еще за праздник? Новый год, Пасха? Второе пришествие Христа?

— День доблестных защитников нашей Родины! И не просто защитников, а элиты вооруженных сил! Голубой крови, белой кости! Тех, кто стоит на передовых рубежах и первым готов отразить удар внешнего врага! Тех, кто не пощадит живота своего…

На этом месте пламенной речи Елизавета традиционно прерывала Карлушу:

— О какой родине ты говоришь? О России или о Германии?

— О родине… вообще. О родине как о философском понятии… И не надо приплетать сюда отдельные страны и национальности.

— Вот что я скажу тебе, Карлуша: ты мимикрант!

Подведя таким образом неутешительный итог беседе, Елизавета отправлялась в свою комнату. А Карлуша полз к себе, чтобы наутро проснуться с раскалывающейся головой и угрызениями совести, заглушить которые можно было лишь одним способом: весь день разговаривая на немецком.

Теперь его нет. И даже если бы Елизавета согласилась на то, чтобы День пограничника с размахом отмечался 365 дней в году, Карлуша все равно не вернется.

…Отношение Ильи к зеленым шапкам, как к капле воды, в которой отражается натура человека, выяснить не удалось. А именно это она собиралась сделать, пережив двадцать восьмое мая и отправившись к Илье двадцать девятого. Кроме того, у нее в запасе имелось еще несколько вопросов относительно военных в широком смысле слова.

• правда ли, что геи не могут устоять перед людьми в униформе и она их страшно возбуждает?

• правда ли, что в своих сексуальных фантазиях геи чаще представляют военных, чем штатских?

• правда ли, что в своих сексуальных фантазиях геи чаще представляют моряков, чем военнослужащих других родов войск?

• чья форма эротичнее — русская или иностранная, к примеру — королевского военно-морского флота Великобритании?

• были ли у Ильи знакомые моряки?

• а пограничники?

• а офицеры федерального агентства правительственной связи и информации?

Не было никаких причин, чтобы не задать Илье эти животрепещущие вопросы, ответы на которые со временем займут достойное место в пантеоне бесполезных знаний.

И вообще, все было, как всегда.

Илья, кресло, небо за окном. Единственное, что не было таким, как всегда, — свет, льющийся из-за стекол. Он делал потолки выше, а саму комнату больше и чище. Поначалу Елизавета отнесла этот свет к обычному, солнечному.

Солнечным он и оказался.

И каким-то совсем не питерским. Отличительная черта питерского солнечного света — вечная неуверенность в себе. А этот был другим. Der anderer.[21] Или все-таки die? Проклятые артикли, но сути дела это не меняет.

— Сегодня хороший день, — сказала Елизавета, как обычно устроившись на полу, сложив ноги по- турецки и подоткнув юбку со всех сторон. — Видишь, сколько солнца?

— Сегодня особенный день, — откликнулся Илья. — Вообще-то, это вчерашний должен был стать особенным, но ты не пришла.

— Вчера был День пограничника.

— Ты его отмечаешь?

— Я его терпеть не могу. Полуголые пьяные мужики шарашатся по городу, орут, дерутся и пугают всех вокруг. Кому же это понравится?

— Никому.

— Меня это раздражает.