Stalingrad, станция метро

— Меня тоже. Не люблю недосказанности. Вот если бы мужики были совсем голые — тогда да. Я бы на это посмотрел.

— Правда, что ли?

— Нет, — Илья задумался, но лишь на секунду. — Теперь уже нет.

Да здравствует абсолютная честность! Es lebe!..

Елизавета хотела было с места в карьер начать задавать вопросы об отношениях геев и людей в форме, и чем они обычно заканчиваются: порнографическим home video, соединением любящих сердец или грандиозной дракой и поножовщиной в припортовом кабаке. Но что-то остановило ее. Что-то, что моментально перевело заготовленные ею праздные вопросы в разряд вселенской глупости и такой же пошлости.

Ведь Илья сказал: «это вчерашний должен был стать особенным, но ты не пришла». Она не пришла — и день потерял свою особенность. Зато сегодняшний, в котором она появилась, ее приобрел! Это было похоже на комплимент. Да нет, ни один комплимент, даже самый изысканный, даже «девушка, я мечтал о вас всю жизнь» и в подметки не годился тому важному, что было произнесено Ильей! А сказанное…

Что означало сказанное?

Признание особого (особенного!) места Елизаветы Гейнзе в жизни Ильи. Разве не этого она так долго добивалась? Целых полгода, сжав зубы и натирая мозоли на ладонях, она вручную, без лебедок и экскаваторов, разбирала стену непонимания между ними, стену враждебности.

Кирпич за кирпичом.

Потом, когда в стене появился небольшой пролом, она принялась за его расширение. Худышке Вайноне Райдер на это потребовалась бы неделя. Стройняшке Кэтрин-Зэте и примкнувшим к ней Пирогу с Шалимаром — дней десять, не больше. У Праматери Всего Сущего на подобную операцию ушло не больше минуты: она бы просто протаранила стену, даже не заметив ее существования. Но Праматерь — особый случай в истории человечества. А Елизавета — самая обычная девушка. И потому еще три месяца она трудилась над проломом, чтобы протиснуть внутрь свое трепетное и безгрешное, хотя и отягощенное лишними килограммами тело. Но там, за оградой, лишние килограммы совершенно не важны.

Там ее ждет Илья.

Илья — великолепный, как Франческо Сфорца, флорентийский кондотьер (да-да, Елизавета видела его портрет, и он впечатляет!). Илья — великолепный, как Харрисон Форд в роли Индианы Джонса; как Венсан Перес в роли Александра. Три ха-ха! Все они и в подметки Илье не годятся.

Илья — просто великолепный.

Сам по себе.

Он ждет ее с той стороны стены, в пейзаже, достойном кисти Брейгеля, совсем не Рубенса. Ведь если допустить, что пейзаж писал Рубенс, то тут же появится Праматерь (куда ж без нее!) и испортит всю малину. Нет, в их общем с Ильей пейзаже не будет никого, кроме их двоих. И еще всего того, чему Илья обязательно научит неопытную, незрелую и жутко закомплексованную Елизавету.

Не в том смысле, в котором почти наверняка подумала бы Пирог и наверняка Шалимар.

Это совсем другой смысл, высокий, высоко парящий над землей. Как аэростат, как дирижабль, с судьбой намного более счастливой, чем судьба разбившегося дирижабля «Италия». Когда Елизавета была непонятливой дурой, жестокой и злой, она мечтала подобраться к Илье на аэростате, на дирижабле — и только для того, чтобы застать его врасплох. Теперь ясно — заставать, и тем более врасплох, никого не надо.

Она приглашена!

Она приглашена на борт дирижабля со счастливой судьбой, и Илья стоит на капитанском мостике, одной рукой упираясь в шпангоут, а другой — в трос внутренней подвески. Вместо бейсболки на нем кожаный шлем; вместо халата — кожаная куртка; он волшебным образом поправился и больше не выглядит худым и изможденным. Напротив — он сильный и гибкий. Он готов показать Елизавете удивительный мир, лежащий внизу. Этот мир пока еще не проявлен, скрыт от глаз, единственный населенный пункт, который можно разглядеть, — Кортина-д?Ампеццо: россыпь домов, прилепившаяся к склонам гор. Но скоро к нему добавятся другие — в горах, долинах, на побережьях и просто — на пересечении дорог. Илья уже побывал там и теперь собирается познакомить с ними Елизавету.

Но еще более волнующим представляется Елизавете знакомство с другими пассажирами и членами экипажа, сплошь незаурядными и потрясающими людьми. Хотя самый потрясающий, конечно, Илья. Он готов безвозмездно передать Елизавете весь свой немаленький жизненный опыт; научить ее быть главной героиней собственной жизни. Главной, а не какой-нибудь второстепенной! А еще он обязательно расскажет ей, как избавиться от до смерти надоевшей оболочки толстой жабы. И при какой температуре сжечь ее в доменно-плазменно-мартеновской печи, чтобы атомы, из которых она состоит, не смогли восстановиться. «Микроволновкой тут не обойдешься», — шепнет ей мужественный командир дирижабля, маршал авиации Илья. — «А когда мы покончим со шкурой, можно будет заняться твоей прической и макияжем тоже. Давно я не держал в руках ножниц!»

Угу-угу, печенью трески тебя не корми, дай только представить, что ты Деми Мур. А ты — ни хера не Деми Мур, в том-то, нах, и печаль.

Кто там разговорился?!

Ба, да это же Праматерь! Пытается упереться выменем в руль высоты и мешает движению.

И мешает Елизаветиной сказке.

И еще эта сучка Деми Мур, разобранная и заново собранная хирургами-пластиками; бесчестный андроид, мультифункциональный гаджет. Хирурги-пластики знают свое дело, и выглядит она неплохо для своих после сорока. А в тандеме с Праматерью они вообще способны превратить счастливый дирижабль Елизаветы и Ильи в несчастную «Италию».

Брысь с дороги!

Сказка-то Елизаветина.

И потому обычно всесильная Праматерь и ее подружка Деми- гаджет остаются далеко внизу, тают в утренней дымке. И ничто больше не помешает Елизавете наслаждаться обществом Ильи, его уроками истории, географии, физкультуры и ОБЖ.

— …А что это у тебя с лицом, Онокуни?

— Что?

— Пялишься в одну точку, улыбаешься загадочно… Знаешь, на кого похожа?

На Деми Мур, которая со стрижкой, а не с длинными волосами, тьфу ты, брысь с дороги!.. Она похожа на подругу маршала авиации, в такой же кожаной куртке и кожаном летном шлеме, что и он. В руках — полевой бинокль с двенадцатикратным увеличением…

нет — в длинном, ниспадающем и струящемся белом платье. К груди прикреплена бриллиантовая хризантема, на плечи наброшен меховой палантин. В руках — длинный мундштук с незажженной сигаретой…

нет — в коротком, облегающем фигуру черном платье. На шее висит нитка крупного жемчуга, на плечи наброшена шаль из тончайшего муара. В руках — бокал с шампанским брют… нет, с вином… нет, с мартини… И куда, кстати, подевалась оливка?..

— И на кого же я похожа?

— На олигофрена в степени дебильности.

…а ты — ни хера не Деми Мур, в том-то, нах, и печаль.

Несчастная Елизавета, несчастный дирижабль!..

— Я тронута. Спасибо тебе, — не хватало еще расплакаться перед этим гадом! — Ты очень повысил мою самооценку. Она прям до небес взлетела…

— Ну ты чего? Обиделась, да?

— Нет, обрадовалась. Ты еще порекомендуй мне коробочки клеить, как инвалиду детства.

— Не сердись, пожалуйста! Ты, правда, так смешно смотрела в одну точку… Наверное, представляла что-то…