Stalingrad, станция метро

— Ничего я не представляла.

— Я беру свои слова назад. Сказал глупость, но теперь забираю ее себе. Я сам — олигофрен. Причем не в степени дебильности, а в степени идиотии. Самая тяжелая форма, между прочим. Ну, мир?.. Не хочу, чтобы ты на меня злилась в такой день.

Илья — хитрый, вывернул все наизнанку; Хаим выкрутился, как выражается Праматерь. Напомнил ей про «особенный» день, и Елизавета тотчас растаяла.

— И что это за день? Колись. Твой день рождения?

— Почти.

— Ну-у… Что же ты раньше не сказал? Я бы подарок приготовила…

Елизавета слабо представляет себе, какой подарок можно подарить угасающему человеку. Илья не из тех, кто будет радоваться умилительной безделице — плюшевой игрушке, цветным карандашам. Или той дури, которую они с Пирогом и Шалимаром дарят друг другу на праздники: чашки, кофейные и чайные; закладки для книг, магниты на холодильник; головоломки, к которым никто и никогда не прикасается, и те же плюшевые игрушки карманного формата. Весь этот хлам обычно покупается в магазине «Красный куб», а на противоположной стороне улицы, в магазине «Hallmark» покупаются открытки. Якобы смешные, с окарикатуренными животными и людьми. Пирог — всегда очкастая знайка в брючном костюме; Шалимар — Алиса в стране чудес, мечтающая совокупиться с улыбкой Чеширского кота и белым кроликом; а Елизавета — вечная панда, веселись и развлекайся, оставайся лучше всех, пусть тебя не покидают счастье, радость и успех.

Желать что-либо Илье бессмысленно. Ни одно из пожеланий не сможет быть исполнено, никогда. Ни одно из пожеланий не будет выглядеть иначе, чем издевкой. Счастье, радость и успех? — в его-то положении! Что уж говорить про бодрость и здоровье, — Елизавета готова расплакаться.

И, кажется, даже плачет.

— Ну, ты что, Онокуни!..

— Все в порядке. Просто переживаю, что не купила тебе подарок.

— Никаких подарков не нужно. Просто проведи этот вечер со мной. И эту ночь. Это будет самым лучшим подарком, поверь.

Проведи ночь.

Не в том смысле, в котором почти наверняка подумала бы Пирог и наверняка Шалимар.

— И что мы будем делать ночью?

— Устроим вылазку на природу.

— На природу?

— На небо.

— И как ты себе это представляешь?

— С трудом, но попробовать стоит.

Не мешало бы уточнить, как Илья собирается забраться на небо, если даже небольшое расстояние от кресла до окна он преодолевает за сорок две секунды. Преодолевал — три месяца назад, теперь временной интервал, скорее всего, увеличился. И вообще, хоть Елизавета и бывает у Ильи довольно часто, маршруты его передвижений по квартире ей неизвестны. Теперь он предлагает ей новый, еще более неизвестный.

— Куда же мы поедем?

— Туда, — он указывает подбородком в сторону окна.

Уж не сошел ли он с ума? Не задумал ли дурное? За окном и вправду лежит небо, кажется, что лежит. Но это обман, стоит распахнуть створки и сделать шаг вперед — ты ни за что не окажешься на облаках, ты камнем рухнешь вниз. И, пролетев семь этажей, разобьешься насмерть. И останешься лежать во «втором или третьем дворе», на радость местным алкашам, наркам и прочим деклассированным элементам. Бомжи, роющиеся в помойке, даже не посмотрят в твою сторону, разве что пришлый дворник-таджик, зашедший в гости к местному дворнику-узбеку, скорбно поцокает языком. А многочисленное потомство дворника-узбека (дети от пяти до пятнадцати лет включительно) примется без всякого стеснения шарить у тебя по карманам, при полном попустительстве со стороны отца.

Илья задумал дурное, но при этом ведет себя как обычно. Это-то и настораживает.

— Не думаю, что это хорошая идея, Илья…

— Это отличная идея. Просто подойди к окну и посмотри. Ты поймешь.

Все еще находясь в уверенности, что Илья задумал дурное, Елизавета подошла к окну и сделала то, чего никогда не делала раньше: забралась с ногами на подоконник и расплющила нос по стеклу.

Обзор с этого места был не в пример лучше, чем из комнаты. И небо с узкими и острыми гребнями крыш больше не казалось единственной деталью ландшафта, хотя и продолжало доминировать. Теперь к нему прибавились собственно крыши (в натуральную величину), слуховые окна (очень много слуховых окон), печные трубы, антенны, провода. Чуть ближе — стадион «Петровский», чуть дальше — Ростральные колонны с биржей, шпиль Адмиралтейства и самая макушка Исаакия. А прямо под окном Елизавета обнаружила крытую кровельной жестью площадку приблизительно два на два метра. Площадка оканчивалась невысокой оградой.

Мысль № 1: ужас, мраки, и еще эта дурацкая кладбищенская оградка! И падать никуда не надо, и переживать посмертные унижения с поиском местечка в переполненном морге; с поиском местечка на переполненном кладбище, где тебя, в силу исключительных личностных качеств, обязательно сунут в омерзительный расслоившийся суглинок, поближе к свалке твердых бытовых отходов. Достаточно вскрыть жестяные листы (при помощи шведского десантного ножа «Моrа» или просто при помощи пальцев), просочиться под кровлю и спокойно, с достоинством умереть. Представляя себя при этом маршалом авиации в кожаном шлеме, а нагретые солнцем части железного каркаса крыши — стабилизаторами, амортизаторами, стрингерами и прочей высокохудожественной дирижабельной начинкой. Смерть воздухоплавателя, вот как это называется!

Мысль № 2: радость, счастье, и еще эта чудесная оградка, младшая сестра всех самых харизматичных городских оград, решеток и окантовок мостов! Если присмотреться, на ней можно увидеть самых удивительных животных, самые фантастические растения — они совершили побег из скучной и пыльной Красной книги, осели здесь и никуда не собираются уходить. И никто бы отсюда не ушел, так здесь хорошо! Летняя терраса никогда не существовавшего дома, — чтобы вдохнуть в нее жизнь, потребуется совсем немного усилий. И кое-какие предметы, красно-синий детский мяч, например. Вернее, половинка мяча, она наполнена дождевой водой. В воде плавают резные листья смородины и резвятся головастики, участь толстых жаб им не грозит. Трава на кровельном железе не растет, но она, вопреки всем законам ботаники и дешевого здравого смысла, все равно пробьется. Нежно-зеленая и шелковистая на ощупь. Созданная для того, чтобы прятать в ней самые удивительные, самые невинные и исполненные тайного смысла штуки, которые когда-либо изобретало человечество. Все они связаны со «смотреть», но еще больше — с «видеть» —

телескопы, калейдоскопы, подзорные трубы, полевые бинокли с двенадцатикратным увеличением.

Как удержаться от того, чтобы не заглянуть в окуляр? Жизнь мечтателя, вот как это называется!

Жизнь, безусловно, предпочтительнее, чем смерть, хотя детский калейдоскоп и проигрывает восхитительно взрослому кожаному шлему.

— …Ну, — подал голос Илья за Елизаветиной спиной. — Как тебе место для пикника?

— Вполне. Ты предлагаешь выбраться на крышу?

— Почему нет? Знаешь, как долго я просидел взаперти? Несколько часов свежего воздуха, вот и все, что я прошу.

— А… это не отразится на… э-э… твоем здоровье? — Елизавета, по своему обыкновению, проявляет чудеса гиппопотамьей грациозности.

— Ты же в курсе — здоровья у меня нет. Так что и отражаться не на чем.

— Я хотела сказать — на самочувствии…

— Хуже, чем сейчас, оно не будет. Ну, что?