хитрыми испанскими циркулярами, инструкциями, анкетами. А как переводчик? Что бы я без твоего русского делала? Это мое везение, что ты учился в Ленинграде и одолел наш заковыристый, но такой прекрасный язык. Я полюбила тебя уже даже за то, что ты сказал нам с Родионом однажды, как, играя в оркестре в Сарсуэле «Чио-Чио-сан», всю оперу ждешь последнего, не разрешающего, а вопрошающего аккорда Пуччини…
Мой мадридский спаситель массажист и хиропрактик Хе-сус Абадиа, вызволявший столько раз из каждодневных неурядиц с нашими ломкими балетными ногами…
Тихая, большеглазая Торе Канавате, врачевавшая меня спасительными инъекциями и возившая, как заправский шофер, по замысловатым мадридским маршрутам…
Хирург госпиталя «Рамон» Хавьер Де Ла Серна, изящно и виртуозно, словно Горовиц, делавший мне исцеляющие блокады и не взявший за это с меня ни одной песеты. Гневавшийся, если я заводила разговоры о плате. Он-то понимал в травмах, ибо сын его — известный тореро…
Добрая красавица колдунья-бруха Эсперанса Грасиа, гадавшая мне в наглухо зашторенной комнате при свете красной свечи. Читавшая до ужаса точно мое будущее. Хранившая меня по-испански от дурного глаза, заколдованных чертями предметов, от черной магии…
Распорядительница танцевальной школы, где я могла заниматься и денно и нощно, Анхела Сантос, открывавшая мне безбрежные горизонты бессмертного фламенко…
Мои участливые мадридские подруги — Хулия Милане дель Бош де Кавестани, Мерседес Ольмо, Африка Хусман (уж имена ваши, словно музыка), — как я буду теперь без вас?..
Сеньор Хосе Мануэль Гарридо, веривший всегда в мою хореографическую звезду, приходивший на помощь в решающие моменты моей сарсуэльской службы. Как смутили меня Вы однажды, ставши после моего спектакля на открытом воздухе в маленьком городке Сан-Хавиер (провинция Мурсия) прилюдно на колено с цветами в руках. Вот и есть еще идальго на Пиренейском полуострове…
И Ваше Величество Королева Испании София, Вы были добры и внимательны ко мне…
Я говорю вам всем: прощайте Благодарю. Не поминайте лихом…
Но, может, мы еще свидимся? Так нагадала мне бруха…
Глава 47
ГЛАВА БЕЗ НАЗВАНИЯ
Какое название дать этой главе?.. Рассуждаю вслух (я всегда громко говорю сама с собою вслух — люди, не знающие меня, в сторону шарахаются).
«Не мой Большой театр»? Или: «Как погиб Большой балет»? А может, такое, длинное- «Господа правители, не отдавайте своих внучек и внуков в Большой балет»?..
Предшественником нынешнего худрука или главного балетмейстера, как вам угодно будет, в Большом балете был Леонид Михайлович Лавровский. Был в два захода. Один раз пришили ему какую-то политику — и сняли. Второй — надо уступить место молодому, сказали. Молодому таланту! Нынешний же (бывший талант молодой) уступит свой стул не раньше, чем на тот свет отправится. И не скоро это будет, так как кардиограмма у него, по собственному отзыву, — хорошая.
Но и мой грех тут немалый. Я тоже говорила, горячилась — сколько можно Лавровскому возглавлять Большой балет, шумела. Только теперь поняла. Вечно, оказывается, можно…
Вершину Лавровского — прокофьевский «Ромео и Джульетта» — я много раз сама танцевала. И если хореография балета всегда казалась мне монотонной, не очень интересной, то драматургическая сторона спектакля была слажена заме чательно. Поговаривают теперь, что к драматургии балета приложил свою руку драматический режиссер Сергей Радлов. Но Радлов стал жертвой сталинского террора, и упоминать его имя было попросту запрещено. Однако и другие работы Лавровского не забыты. «Вальпургиева ночь» — танцы в опере Гуно «Фауст» — с успехом идут по миру и поныне Я любила танцевать этот балет и танцевала его бессчетное число раз. В первый американский тур моя вакханка удостоилась, быть может, самых высоких оценок критики и балетной аудитории.
Я упоминаю все это с целью оглянуться назад: что мы имели, но чем удовлетворены не были. Нам хотелось — за всех не скажу, но за себя могу быть уверена — новых идей, новых движений, иных горизонтов.
«Каменный цветок» в Москве не удался. Московские балетоманы были единодушны в оценке. Но вот добрался до Москвы слух, что на сцене Кировского молодой хореограф, сам танцор (в той же «Вальпургиевой» Лавровского он исполнял прыжковую партию Пана), поставил «Цветок» по-своему, очень танцевально и неожиданно. Охочие до нового стали курсировать в Ленинград и возвращались оттуда полные радужных всплесков: вот какой балет в Москве нужен. Новое имя всегда зажигает энтузиазм среды, и, кто за глаза, кто, повидав спектакль Григоровича, начали кампанию по перенесению балета из Кировского в Большой. Я тоже помогала. Долгие годы такая практика — тот же спектакль в Москве и Ленинграде, в Ленинграде и в Москве — была в ходу.
Итак, постановка ленинградского «Каменного цветка» в Москве наконец началась. Лавровскому вряд ли приятно было, что через каких-то четыре года после малоудачной премьеры его, Лавровского, «Каменного» на той же сцене, в том же театре, — та же труппа, его труппа, он здесь главный, хозяин, — работает над тем же «Каменным цветком» начинающий, еще неизвестный хореограф. Но Лавровский — я только могу предположить, какие кошки скребли у него на душе, — держался достойно, с изящной лояльностью.
В премьерах обоих «Каменных» я участвовала. В обоих танцевала Хозяйку Медной горы. Тоже буду стараться быть лояльной, не с таким, может, только изяществом… Вы уж простите. «Хозяйка» Ленинград ца-два была мне много интереснее. Свежесть танцевальных комбинаций, очевидное спряжение их бажовскому образу верткой ящерки, разнообразие душевных состояний. Меня куда больше увлекла и захватила вторая работа. Новый спектакль был взят на гастроли в американский тур и прошел там хорошо. Я даже послала в Ленинград автору постановки приветственное письмецо, поздравляя его с удачей.
Еще несколько лет понадобилось, прежде чем автор второго «Каменного» пришел в Большой театр в ранге Главного балетмейстера, сменив Леонида Михайловича Лавровского. Это — 1964 год. Уже в этом ранге Григорович переносит из Ленинграда еще один свой удачный спектакль. «Легенду о любви», которую я с удовольствием тоже танцевала и любила. Так дружественно и безоблачно складывались поначалу наши отношения. И по сей день я не меняю своего мнения относительно «Каменного цветка» и «Легенды о любви». Это вершины Григоровича-балетмейстера. Все последующие его спектакли — это моя точка зрения — спуск с горы. Под откос.
Что же явилось — спрашиваю сама себя — главной причиной нашего раздора? Может, древняя банальная театральная историйка — жена солирующая балерина, и, кроме нее, другие танцовщики «хозяину» не нужны? Или — ставка на совсем юных? И я, и даже солисты поколения, следующего за мною, — уже «ветераны», прошлое, театральная обуза? Тоже противостояние куда как банальное.
Нет. Иное.
За прожитое я много раз видела, какое испытание ставит жизнь, вручая власть человеку. Лишь считанные единицы это испытание преодолевают. Напишу Власть с большой буквы.
Как преображает, уродует, корежит власть людей. Как погружаются они в болотное месиво злопамятства, склок, мстительности, в охотку внимают подхалимам. Властолюбие иссушает создателя, капля за каплей отнимает, разрушает дар к творчеству, мельчит. Вот что постигло Григоровича!
И помножьте все это на власть в тоталитарной системе Маленьких Сталиных выпестовала немало наша рабская, а позже полурабская жизнь.
Строительным материалом советского общества был страх. Это был цемент, цепко державший всю систему. А оснований для страха и у нас, в Большом, было предостаточна.
Вся наша жизнь в театре с конца пятидесятых годов была сведена к заграничным поездкам. Даже нищенские валютные суточные, если танцор бывал сметлив, оборотист, давали возможность купить автомобиль, видеотехнику, пригоже одеться, пристойно кормить семью. Вырваться из коммуналки в отдельную кооперативную квартиру. Разница между рублем и долларом всегда астрономическая была. А не
