Днями позже в норвежском посольстве Булганин сам подошел ко мне Он еще и рот не успел открыть, как я — неожиданно для себя самой — вдруг сказала ему.
Меня сильно обижают, Николай Александрович. Очень сильно. Не пускают за границу. Чем я провинилась?
Булганин поднял глаза и ответил почти тургеневской фразой:
— А я думал, что Вы счастливы.
Я не слушаю, говорю свое. Столько во мне накопилось, требует выхода:
— На меня наложили запрет на выезд. Ездят все солисты, кроме меня. На мои персональные приглашения. Все вместо меня.
— А почему Вы раньше об этом мне не говорили?
Пойди скажи. Я второй раз в жизни живьем его вижу. Вблизи.
Говорю, что балет — искусство молодости, что если не сейчас пока кругом зовут, то потом поздно будет. Кому тогда нужна? И больно мне очень. За что так? Какая на мне вина?
Булганин хмурится. Но дослушивает до конца.
— Я все запомнил. Выясню это дело…
Прерву описания своих попыток правду найти. Сказочка была без развязочки. Надо глубокий выдох сделать.
В театре опять перемены. Новый директор у нас — композитор Чулаки. И Лавровского сменил Гусев — мой бывший щепкинский сосед. Через три года Лавровский вернется назад, но трехгодичный срок гусевского правления обогатил мой репертуар. Я начала репетировать балет Крейна «Лауренсия» на сюжет «Овечьего источника»' Лопе де Вега. В постановке Вахтанга Чабукиани.
…Сейчас я снимаю в Мадриде квартиру по улице Лопе де Вега, 47. Прямо напротив Прадо. Вот какие коленца выкидывает с нами жизнь. Соседняя улица — улица Сервантеса. Зря, что ли, для Пирсона «Дон Кихот» танцевала? И в горячечном бреду подумать тогда не могла, бившись как птица в клетке, загнанная, обманутая, непонимающая, сбитая с толку, правителей вопрошавшая, что придет время по Мадриду каблучками цокать, ни у кого ничего не спрашивая. Жаль только, что поздно. Проставлю многоточие…
Ну а что же дальше?
Накануне нового, 1956 года в Кремле новогодний бал. Меня приглашают. Опять выряжаюсь броско, по-театральному. Вызывающе даже. Бальное платье мое из белого гитора. Обступают иностранцы. Вопросами донимают. Пронюхали уже что-то, дошлые люди. Отшучиваюсь.
Тут состоялся и мой первый разговор с Хрущевым. Подошел он ко мне с Микояном, ручку жмет, улыбается, водкой от него на метр разит:
— Сколько раз издаля Вас видел, вблизи хочу поглядеть. На сцене Вы большая, видная. А тут — тощий цыпленок.
Микоян подхалимски хихикает:
— Я прямо удивлен…
Хрущев — пьяно:
— Подумаешь, удивлен…
Микоян подлаживается:
— Я хотел сказать: восхищен…
Хрущев:
— Вот это другое дело…
(Это цитата из моего дневника. Я не переменила ни единого слова, ни запятой. Клятву даю. Судите о нравах и интеллекте большевистских вождей сами! Вот как они шутками пробавлялись.)
Может, и надо было мне ввернуть Хрущеву, что не выездная, мол. Но что-то удержало, одернуло. Мелко как-то, унизительно. А Булганин подходит, «барыню» приглашает сплясать. Выхожу. Танцуем. Все чиновные собачьи морды умиление изображают. Ах, как славно. Ах, как мило. Ну какой же молодец наш премьер. Как споро танцует. Не хуже именитой балерины Большого. Гоголевская сцена!
Николай Александрович про просьбу мою не заговаривает. Хотя времени вдоволь. И нужно-то полминуты. Бородкой седой трясет, одни междометия. Я зубами скрежещу — спросить, смолчать, напомнить, намекнуть?.. Гордость не позволяет. Так и ушла я с бала ни с чем. Золушкой… Но мои мимолетные встречи с вождями продолжались. Премьера «Лауренсии» подоспела. И в дни двадцатого антисталинского съезда партии заявились Хрущев, Булганин, Микоян, Ворошилов после спектакля с цветами на сцену. Дружков своих познакомиться привели. Торез, Тольятти, Ибаррури, ручки тянут, улыбаются. У меня тогда, видно, комплекс появился. Улыбаюсь в ответ, а сама думаю — сказать, что не пускают?.. Только это и на уме.
В мае я танцевала для французских «шишек» Ги Молле и Пино. В июне званием меня наделили. Но воз и ныне там. Приглашения горой сыплются, все по ним ездят — я, как Илья Муромец, сиднем сижу». Он, по сказке судя, так тридцать три года сиднем и отсидел. У меня скоро лишь третий пойдет. Мучит гнусная неизвестность: что — причина, кто за этим стоит? Зачем увиливать, отмалчиваться, врать? Делаю невеселый вывод — КГБ. Доносы моего индийского «воспитателя» Щербакова.
Второй муж Миты, лихой спортсмен Гриша Левитин, гонявший в очкастом шлеме на ревущем мотоцикле по вертикальной стене и водивший дружбу с разным людом по моторным делам, однажды вечером ошарашивает:
— Один человек — из Органов — шепнул мне вчера на ушко: знаменитая родственница твоя, балерина Майя, никогда никуда не поедет. Это уж точно. Запрет на нее наложен.
И новое подтверждение. Большой балет в полном составе должен отправиться осенью в Англию. С несколькими спектаклями. «Ромео», «Лебединое», «Бахчисарайский фонтан», «Жиэель». Два из них — самые мои.
В «Литературной газете» в середине июня 1956 года напечатана обстоятельная заметка, оповещающая читателей о гранд-турне Большого в Великобританию. Перечислены спектакли Написано, что во главе с Улановой. И дальше — все, совершенно все фамилии солистов.
Меня в этом списке нет.
Глава 25
КАК Я НЕ ВЫЕХАЛА В ЛОНДОН
«Иностранцы нас спасут», — любил повторять в те годы Игорь Моисеев. Это было его девизом, заклинанием.
Этим афоризмом он утешал и меня.
Может, кого и спасут, а меня они только топили. На одном из приемов ко мне подошел светловолосый благообразный молодой человек. На бойком русском языке представился:
— Я второй секретарь английского посольства Джон Морган. Обожаю балет. Большой Ваш почитатель.
Мы разговорились. Не зная никаких иностранных языков, я могла общдться лишь с теми, кто говорил по-русски.
Морган был занятным собеседником. О балете — в первую очередь английском — он знал многое. Где какая премьера прошла, кто с кем рассорился, партнера поменял, про нашу Виолетту Прохорову-Элвин посплетничал. Мне все любопытно…
— А когда Вы следующий раз танцуете?
Говорю, что послезавтра, в зале Чайковского. Танцую вальс Штрауса в постановке Голейзовского. Морган заинтересовался.
— А как на концерт билет достать? Вы не поможете?
Оставляю два билета на фамилию «Морган» на контроле. Среди преподнесенных букетов один из белой сирени, с визитной карточкой секретаря английского посольства в Москве.
На следующем приеме мы встречаемся уже как знакомцы. Благодарю за сирень, Моргану номер Голейзовского понравился. И вдруг…
