больницу.
Марика сняла пальто и перебросила его через перила. Опять нащупала артерию. Кровь в ней едва пульсировала. Она опустилась на колени и снова продолжала массаж.
Шарка чуть заметно зашевелилась и захрипела. Это обнадеживало. Откуда-то снизу донеслись торопливые шаги. Подняв голову, Марика увидела перед собой Душана и Элишку. Лицо Душана было бледным.
— Когда-нибудь мы все покалечимся на этом линолеуме, — сокрушался кто-то, но Марика никого не слушала. Командирским тоном она приказала Душану:
— Подгоняй машину прямо к выходу!
Шарку положили на заднее сиденье. Марика влезла за ней, свернула свое пальто и положила его ей под голову. У Шарки открылось кровотечение; положение становилось критическим.
К счастью, движение не было интенсивным. Покрытое ледяной коркой шоссе бежало под колесами, и Элишка боялась каждого торможения, которое могло вызвать занос. А сзади слышались прерывистое дыхание Шарки и настоятельные просьбы Марики:
— Быстрее! Ей все хуже!
Пугающее темное пятно на сиденье становилось все больше. Марика держала Шарку за руку. Рука была холодной, прозрачной и вялой. Временами тело Шарки напрягалось от боли, с губ срывался стон.
— Приехали, — обернулась наконец к ним Элишка. — Я сейчас…
Марика крикнула ей вслед, чтобы подготовили реанимационную аппаратуру и вызвали гинеколога. Элишка сделала все молниеносно. Обе женщины поспешили за носилками. Перед стеклянными створками двери путь Марике преградила старшая медсестра.
— Я врач, — отстранила ее Марика и подошла к мужчине в белом халате, который уже наклонился над Шаркой. — Она поскользнулась в коридоре и упала. Состояние коллапса с прекращением дыхания и кровообращения. В сознание пришла спустя две минуты после падения. Беременна, полагаю, на пятом или шестом месяце, начинающийся выкидыш.
Врач был немногословен, отдавая строгие указания персоналу. Элишка разобрала не все звучавшие латинские слова, но главное поняла. Она старалась сдержать свои чувства, плотно закрыла глаза, но слезы все равно нашли щелочки и побежали по щекам. Затем она услышала: «Спасибо вам, коллега» — и увидела сквозь занавеску хирургический столик и удаляющийся силуэт Марики Ридловой.
31
Гинек стоял на берегу замерзшей реки с продрогшими рыболовами, терпеливо застывшими у вырубленных во льду лунок. Когда им удавалось привлечь добычу наживкой и ловко подсечь, они снимали пойманную рыбку с крючка и бросали ее на лед. Жизнь уходила из нее за несколько секунд; рыбешка раз- другой подпрыгивала на льду и замерзала.
Нет ничего более совершенного и преходящего, чем жизнь…
Он представил себе ту же реку в жаркий августовский день. Они сидели тогда с Сашей в высокой траве с удочками в руках и ждали, когда дрогнет поплавок. Пойманные крупные рыбины тут же шли на импровизированную кухню, где распоряжались Нина и Шарка. Тогда ему и во сне не могло присниться, что через несколько месяцев он вернется сюда.
Как он обрадовался, когда им после экзаменов на: звали гарнизоны, в которых они должны будут практически освоить то, чему научились. Ему не верилось, что заключительную часть специальной подготовки он проведет недалеко от места службы Саши. Ну и удивил же он Сашу с Ниной, когда почти сразу по прибытии в городок заявился к ним в гости.
— О приезде чехословацких офицеров нам сообщили, но то, что ты окажешься среди них… — проговорил сияющий Саша и добавил: — Если бы ты написал, мы бы приготовились.
Прием они устроили потрясающий, потому что нет такого русского, который не был бы готов принять друга. Они проговорили почти до рассвета. Нину интересовало, как поживает Шарка, а Саша хотел знать все о его служебных делах. Гинек едва успевал отвечать на их вопросы.
Он похвалился, что заключительные экзамены сдал на «отлично». Рассказал о торжественном вечере, на который они пригласили всех своих новых знакомых из других групп, преподавательский и командный состав, о том, как они пели, шутили, смеялись — и вдруг всем стало жаль расставаться. Даже Смишек в последний день не смеялся. «Если вьетнамец грустный, то он не смеется», — ответил он, когда Гинек спросил его при расставании, почему он так серьезен. И Вера Булгакова загрустила. Гинек подарил ей на память коллекцию пластинок с концертами Чешской филармонии. Девушка была искренне рада и пошла провожать его до, самого автобуса. Она долго махала ему вслед и совсем по-романтически плакала.
Гинек рассказывал, Саша выспрашивал. Потом Нина пожелала им спокойной ночи и ушла спать. Они настолько погрузились в свой разговор, что позабыли о времени. Гинек по опыту хорошо знал, что техника в естественных условиях ведет себя не так, как в учебном центре. Саша, которому поручили опекать чехословацкую группу, рассказал ему о преимуществах и капризах «Барьера». Разве Гинек мог желать лучшего?
Как показали следующие дни, Саша полностью посвятил себя выполнению этой задачи. Нередко они целыми часами просиживали вместе и после окончания работы. Они узнали о характере трудностей, с которыми советские офицеры встречались при развертывании «Барьера». Саша разбирал с ним до мельчайших деталей все схемы, степени автоматического контроля, обсуждались и вопросы устойчивости «Барьера» к разного рода внешним помехам. В этих беседах участвовали все, даже Славек Шульц. Они старались запомнить практические советы, зная, что не найдут их ни в одном учебнике. Они должным образом оценили включение в программу курса шестинедельной стажировки в боевой части, потому что самое главное для работы, которая ожидала их дома, они могли получить только здесь…
Сегодня было воскресенье, и они не работали. Смеркалось. Рыбаки со своими заледеневшими уловами в полотняных сумках начинали расходиться по домам. Мороз к вечеру усилился, но Гинек его не замечал. Ноги сами собой несли его по берегу, а мысли убегали далеко-далеко.
«… Несмотря на быструю помощь, ребенка Шарка потеряла. Сама она в порядке, поправляется… Я ни в чем не виновата, хотя никогда не прощу себе эту поездку в Борек. Если можешь, прости меня. Я и без того до самой смерти буду упрекать себя в том, что произошло между нами. Ведь все могло быть совершенно иначе…»
Отрывки из письма Марики перемешивались в его голове с упреками, массой упреков самому себе. Уж такие мы есть, что готовы предъявлять себе самые абсурдные и бессмысленные обвинения. Мы мучаем себя и считаем это расплатой, наказанием за то, что мы должны были сделать, но не сделали, или за то, что не надо было делать.
Как тяжело… и никакого выхода.
В темноте впереди появился временами разгорающийся огонек сигареты. Саша.
— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал он тихим, успокаивающим голосом. Он обнял друга за плечи, и окурок, прочертив дугу, опустился на кристально чистый лед реки. Гинек смотрел на огонек, пока он не погас.
— Почему все это случилось? — тихо проговорил Гинек. — Легче всего сказать, что это судьба. Но удары судьбы можно и надо преодолевать. Если бы я остался дома… Скорее всего, мы были бы сейчас с Шаркой счастливы. Как тогда летом, здесь, на этом месте. Я знаю, ты возразишь, что это вздор, но… Не стоит ли мой «Барьер» слишком дорого?
Саша закурил новую сигарету, потом долго молча смотрел в сторону освещенного городка.
— Понимаешь, жизнь сама по себе — это барьер. Люди пытаются его преодолеть, падают и снова поднимаются. Однако, когда они выходят победителями, они даже не успевают насладиться радостью победы, потому что перед ними возникают новые препятствия, новые трудности, которые вновь приходится преодолевать. Ты прав, зло надо предотвращать. Надо! Смириться — означает отдать нас всех на его произвол, а это приводит к печальному концу.
