гарнизона, и трудно даже вообразить, что в будущем станет иначе.
Когда мне приходилось встречать Моутеликову, убегающую на работу, она никогда не забывала ответить на мое приветствие, тепло улыбнуться и добавить какие-нибудь приветливые слова. Я пришел к выводу, что многое зависит от того, как складывается обстановка в семье, потому что это отражается на работе человека, и Моутеликовы служат этому хорошим примером, в чем и я сыграл немаловажную роль.
Утром офицеры батальона разошлись по своим группам для проведения политзанятий с солдатами и сержантами. На этот раз я не проводил политзанятия, так как большинство слушателей моей группы были заняты по службе в карауле, и политзанятия пришлось перенести на другой день.
Я решил использовать такую возможность и сделать то, что я уже давно собирался сделать — пойти, послушать, как проходят занятия в других группах.
Первым, к кому я зашел, был поручик Моутелик. Семинар шел полным ходом, в разгаре была дискуссия. Имея кое-какой опыт проведения политзанятий, я сразу же определил, что все идет отлично. Моутелик был хорошо подготовлен, солдаты уже пришли к правильным выводам, к которым их неустанно подводил командир роты. Я испытывал большое желание спросить у них, почему они не руководствуются этими выводами на практике, если им все так ясно, но рассудил, что этот вопрос должен быть задан прежде всего Моутелику. А также Индре и мне.
Затем я осчастливил своим присутствием группу надпоручика Красы. Если бы у каждой роты была своя рекламная визитка, то в данном случае она звучала бы так: «У Красы все прекрасно». Здесь не было страстных дискуссий, потому что надпоручик Краса задавал вопросы. После каждого вопроса вырастал лес рук, и он кого-нибудь вызывал. К ответам, которые мы слышали, вряд ли можно было что-либо добавить. После одного из вопросов, когда снова вызвались отвечать почти все, я опередил Красу и вызвал одного из солдат раньше, чем это успел сделать он.
Ответ уже не был таким отличным, как предшествующие, но я задал солдату несколько дополнительных вопросов и в конце концов определил, что и он в целом знает тему.
Выходя из учебного класса, я попросил Красу проводить меня в коридор.
— Ты действительно думаешь, что я полный болван? — спросил я его, когда мы очутились за дверьми.
— Ничего подобного я бы себе никогда не позволил, — попытался оправдаться Краса.
— Уже позволил. Ты опробовал на мне финт, изобретенный еще нашими прадедушками.
— Не понимаю, — прикинулся Краса.
— Понимаешь! Ты меня недооценил, и это мне не нравится, — сказал я. Но, чтобы этот неприятный разговор поскорее закончить, добавил: — Ты что же думаешь, что я никогда не слышал об этой старой воинской проделке?
Краса все еще делал вид, что не понимает, о чем идет речь.
— О том, что когда подчиненным задают вопрос, то руки должны поднимать все. Кто знает — поднимает правую руку, кто не знает — левую. Для чего ты это делаешь? Я специально вызвал солдата, поднявшего левую руку, и ты сам слышал, как он отвечал.
— Береженого бог бережет, — ответил мне Краса с таким невинным выражением лица, что я уже не мог что-либо добавить.
Я направился к комнате политпросветработы, где по плану должен был проводить занятия в своей группе техник батальона поручик Броусил. Когда я брался за дверную ручку, у меня было такое ощущение, что я ошибся. Ничего похожего на дискутирующие голоса слышно не было.
Я уже собирался уйти, но потом все же решил проверить. Комната была полной. Поручик Броусил сидел за столом, обхватив голову руками, а один из солдат монотонно и не очень громко — видимо, чтобы не разбудить задремавших, — что-то читал в брошюрке. Прошла минута, прежде чем Броусил заметил меня и подал команду. Когда все снова сели, он решил проявить активность. Было видно, что он напряженно думает, как это сделать. Прежде чем он сообразил, я его опередил и попросил читавшего солдата продолжать. Броусил с удивлением посмотрел на меня, но сразу же согласился.
И так мы молча сидели рядом и слушали солдата, старавшегося в моем присутствии вдохнуть хотя бы крупицу жизни в свое чтение.
Я чувствовал, как у меня накапливается возмущение, и боялся, что не удержусь и перед всеми отругаю Броусила за подобное проведение политзанятий. Я с возмущением посмотрел на него и только теперь увидел, что передо мной сидит клубок нервов, а не поручик с дипломом инженера. Когда я увидел это, то моего возмущения немного поубавилось.
Солдат продолжал читать, но в комнате никто уже не дремал, потому что всем было интересно, чем все это кончится. Только Броусил как будто бы отсутствовал. Он даже не заметил, что настало время перерыва, и мне пришлось напомнить ему об этом.
Мы вышли в коридор, и я направился в самый отдаленный его конец. Броусил шел за мной. Я обратил внимание, что солдаты, вышедшие из комнаты и закурившие сигареты, ни на мгновение не сводили глаз с меня и Броусила.
— Ну, так все-таки соберись хоть чуть-чуть, — сказал я Броусилу и в противоречие своим словам улыбнулся ему. Это для следящих за нами зрителей. Казалось, что он не способен хоть как-то среагировать на мой призыв, и мне ничего не оставалось, как продолжать:
— Я знаю, что ты хорошо проводишь политзанятия. Сегодня — это, очевидно, исключение, и я не буду спрашивать тебя о причинах. Но эту комедию следует прекратить.
И так, чтобы все следящие за нами солдаты видели, я подал Броусилу руку и собрался уходить.
— Спасибо вам, товарищ поручик, — сказал он и чуть не плача добавил: — Вчера в роддоме у моей жены умер ребенок. Девочка.
— Ты уже был там? — спросил я.
— Вчера вечером я пытался, но меня не пустили к ней, — ответил Броусил.
— Попытайся сегодня. Прямо сейчас.
— А как же группа? — спросил он.
— Да иди же, — сказал я тоном, не допускающим дальнейших вопросов. — Купи жене букетик цветов и перед ней не держись как клубок нервов. У вас еще будет столько детей, что они вам надоедят, — добавил я.
Отойдя от Броусила, я направился к солдатам:
— Заканчивай курить! Приступить к занятиям!
Я подождал минуту, пока солдаты усядутся, принял рапорт и объявил, что занятия буду продолжать я. Хотя я оказался в невыгодном положении, поскольку у меня не было конспектов, но, когда мы расходились, я сам для себя мог отметить, что получилось не так уж плохо.
Подполковник Томашек зашел ко мне уже под вечер, как раз когда я готовил политинформацию на следующий день. И в этом уже был прогресс, потому что раньше в рабочее время у меня на подготовку не оставалось времени.
— Не помешал? — спросил он и, не дожидаясь ответа, поудобнее уселся на стуле напротив меня. Поудобнее — это значит вытянув левую ногу вперед. Мы знали, что его беспокоят вены.
Я отложил блокнот без тени малейшего огорчения, сводной стороны, потому, что беседа с ним всегда была очень полезной, с другой — потому, что моя политинформация была почти готова.
— Комитет КПЧ нашей воинской части решил выдвинуть твою кандидатуру на батальонном отчетно- выборном партийном собрании на должность секретаря. Хотя Логницкий и неплохой секретарь, все-таки должность командира роты мешает ему смотреть на вещи с позиции всего батальона.
Слова Томашека не особенно меня удивили. На такую должность, как правило, избирались политработники батальонов, и не было причин, почему бы мне стать исключением. Но то, что последовало за этим, удивило меня значительно больше.
— Мы подумали о твоей кандидатуре уже несколько месяцев назад, — продолжал Томашек. — Мы хотели, тебе это предложить, не дожидаясь отчетно-выборного собрания. Но Индра, как член комитета воинской части, решительно выступил против. Объяснял он это тем, что у тебя как политработника имеется
