Шесть неудовлетворительных оценок никто с нас не снимет, а если мы хотим выполнить наши обязательства, то ни один из оставшихся командиров взводов, отделений и стрелков-операторов не должен отстреляться хуже, чем на «отлично».
Индра, Ванечек и Броусил побежали к машинам, а я пошел к солдатам. Им тоже все было ясно.
Я не отношусь к собирателям веселых историй и анекдотов, но некоторые из них я все же вспомнил и тут же рассказал. Речь не шла о каком-то исключительном юморе. Большинство присутствовавших их уже слышали не в первый раз, но все равно все смеялись.
— А мне можно? — спросил один из командиров отделений.
Я кивнул.
Рассказать анекдоты попросили разрешения еще трое. Остальные уже не спрашивали разрешения, и репертуар становился все более непристойным. Я пришел к заключению, что настала пора остановиться.
— Что там происходит? — поинтересовался заместитель командира полка.
— Морально-психологическая подготовка. Мы еще раз отказались от идеи стать отличными, — заявил я немного высокопарно.
Не прошло и часа, как Индра попросил у командира полка разрешения продолжать стрельбы.
— Все пропало, а? — спросил он у меня так, чтобы остальные не слышали.
— Я бы не сказал, — ответил я. Оптимизм еще не покинул меня.
— Ты что, поработал с ними? — поинтересовался он.
— Да, поработал.
Прозвучал сигнал начала стрельб, и с ним началась нервотрепка, которую человек не переживает, даже когда смотрит приключенческий фильм. При каждом заезде все получали отличные оценки, а нервное напряжение все возрастало.
Во время последнего заезда мы с трудом смогли сдержать себя. Ведь достаточно, чтобы хоть один из стрелявших был всего на одну ступень ниже, и всему настал бы конец. Я заметил, что наше драматическое состояние передалось и командиру полка.
Уже прошло несколько минут после окончания стрельбы, а мы никак не могли поверить в то, что свои обязательства выполнили. Действительно выполнили.
— Поздравляю вас, — сказал командир полка и, пожав нам руки, направился к машине.
Мы по-настоящему гордились своим успехом.
Летний период обучения неумолимо приближался к завершению. С раннего утра до позднего вечера я пропадал на стрельбище или на танкодроме. Меня не покидало приятное чувство, что батальон находится в хорошей форме. И себя я чувствовал в форме. Лицо мое обветрилось, кожа приобрела такой цвет, который не придал бы ей никакой крем — для загара. От дома до казарм я ходил быстрым шагом, а по лестницам поднимался, прыгая через три ступени.
— Какой у вас замечательный загар, — сказала мне как-то одна из Лидиных сослуживиц. — Я была на море, это мне обошлось в добрые две тысячи, и ничего. Покраснела, как поросенок, потом вся облезла, а тысячи вылетели. Кое-кто сумел выбрать себе неплохую профессию…
Я добил ее, сказав, что еще не отдыхал и пусть она посмотрит на меня, когда я вернусь из отпуска. Потом я заметил, что она уже давно не встречалась с Лидой, поэтому и не знает ничего. Мне хотелось хоть как-то выговорить ей за это море, с которым нам придется еще некоторое время подождать, потому что мы даже не могли себе представить, как туда можно отправиться с детьми.
Лида, возвращавшаяся домой в начале каникул позже, чем в обычные дни, из-за необходимости пройти переподготовку и аттестацию, теперь проводила целые дни с ребятами в лесу. Она совершала с ними утомительные походы за земляникой, в это время появившейся в нашем Шумавском районе, надеясь, что длительные переходы утомят детей и погасят избыток их энергии. Лида возвращалась усталой, в то время как ребята всегда очень быстро преодолевали кризис, чтобы с новым воодушевлением предаваться уличным забавам. Лида с нетерпением ждала того августовского дня, когда я возьму часть своего отпуска и смогу отправиться вместе с ними в лесные путешествия. Я же очень надеялся, что погода к тому времени улучшится и мы сможем ходить купаться, что с учетом длительного плавания в сущности означает проводить отпуск в горизонтальном положении.
Но мои надежды не оправдались. Погода даже во время моего отпуска не улучшилась настолько, чтобы можно было сидеть у воды. Так что походы за земляникой продолжались, с той разницей, что этих прекрасных ягод становилось все больше, а иногда мы находили даже бруснику или грибы. Порой мы заходили в какой-нибудь отдаленный лесной ресторан пообедать. В таких случаях мальчиков было легче удержать от таких привлекательных мест, как муравейники, птичьи гнезда или свалки. Их притягивало ожидание мороженого со сливками.
Сложность состояла в том, что когда они были на месте, то хотели свой обед начать с мороженого, а по возможности и закончить мороженым. А мы с Лидой всегда опасались, как бы кто-нибудь нас не узнал и не подумал, что эти двое отчаявшихся родителей, которые полностью потеряли контроль над своими отпрысками, по профессии — учительница и политработник. То есть воспитатели.
В один из таких дней мы возвращались после неудачного загородного обеда, во время которого ребята пролили кофолу на белоснежную скатерть ресторана первого разряда, и на живописной лесной опушке наткнулись на двух пожилых людей. Муж спал, лежа на животе, а жена увлеченно разгадывала кроссворд. Услышав крики наших парнишек, она с огорчением посмотрела на них. В этот момент я узнал этих людей.
— Это Томашековы, — сказал я Лиде, сознавая, что без очков она находится в невыгодном положении по сравнению со мной.
Томашекова сняла очки для чтения и тоже узнала вас.
— Вставай, это Шебековы, — негромко скомандовала она мужу.
Последовали обмен рукопожатиями и затем приглашение расположиться на их одеяле.
— Я не знал, что вы в отпуске, — сказал я Томашеку и сразу же понял, что нашел не совсем удачный ход для начала разговора.
Томашек покраснел и тоном человека, признающегося в серьезном нарушении закона, сказал:
— Я не в отпуске, просто взял выходной за дежурство.
Я рассудил, что это очень правильно — проводить выходной день после дежурства в таком живописном месте.
Томашек посмотрел на меня, и по его взгляду я понял, что от меня он такого не ожидал. К счастью, в это время в центре внимания оказались дети. Петя, заявив, что у тети красивые очки, дважды попытался надеть их, при этом они у него дважды упали и только по счастливой случайности не разбились. Павлик двумя взмахами руки, достойными художника-академика, исчеркал незаконченный кроссворд.
Лида при этом чуть не получила инфаркт, я же делал вид, что ничего не замечаю. Томашек никак не мог опомниться от признания, что проводит здесь свой выходной после дежурства, а его жена выглядела чрезвычайно довольной.
— А что, если тебе сходить за бутылочкой вина, папочка? — вдруг сказала она. — В тот ресторан, откуда только что пришли Шебековы. Это меньше километра, и тебе будет полезно пройтись.
Томашек неторопливо встал, обулся и, порывшись в сумке жены, достал кошелек.
Я предложил пойти вместе с ним.
— Нет, останьтесь здесь, Петр, — сказала Томашекова. — А то по дороге вы начнете говорить о службе, а мне бы этого не хотелось.
Назвав по имени, она полностью обезоружила меня. Как только ее муж исчез из поля зрения, она сказала:
— Первый раз за все эти годы, что мы вместе, он взял выходной после дежурства. Едва мы пришли сюда, он сразу лег и уснул. Никогда в жизни такого не было. Он умеет чувствовать прелесть трав, радующих глаз свежестью, деревца, только что пробившегося сквозь камни, может часами следить за суетой муравьев или прислушиваться к пению птиц. А сегодня улегся и заснул.
В ее голосе чувствовались беспокойство и неуверенность.
Я поднял голову, пытаясь узнать, что думает об этом Лида. Но она в это время уже удалялась с
