детьми, говоря им, что недалеко отсюда течет прекрасный ручей.
— Он очень устал, в последнее время было много работы, — ответил я.
Через некоторое время вернулась Лида с детьми, затем вскоре пришел и Томашек.
— Ну что ж, можно выпить, если будет из чего, — сказал он, вопросительно посмотрев на жену, но ответа не получил.
Лида достала из сумки термос, в котором из-за постоянной жажды Пети и Павлика всегда носила чай, отвинтила крышку-стаканчик и передала нам для общего пользования. Приложив определенные усилия, Томашеку удалось толстой веткой протолкнуть пробку внутрь бутылки.
Томашек налил вино и подал стаканчик Лиде. Она решительно отказалась, сказав, что, даже если этого по ней и не видно, она все же здесь не самая старшая, а начать надо с него.
Когда мы возвращались, Томашек чувствовал себя не совсем хорошо. Он часто останавливался, не слишком убедительно пытаясь маскировать свои остановки интересом к красивым деревьям или необычным краскам цветов. Я шел рядом с ним, останавливался вместе с ним, делая вид, что не могу оторвать глаз от того, что ему так нравится. Женщины шли впереди, держа за руки ребят и беседуя о положительных качествах и недостатках службы быта в нашем городе.
В центре города мы расстались. Оставшись с Лидой одни, мы единодушно отметили, что провели прекрасный день.
Последнее августовское воскресенье, ставшее заключительным днем моего отпуска, выдалось на славу. С самого утра солнце грело так, что казалось, оно хотя бы в конце моего отпуска пытается оправдать себя за не совсем хорошее поведение в предшествующие недели. Кажется, весь Милетин собрался у озера Кахияку, окруженного со всех сторон загорающими людьми и их автомашинами и мотоциклами. Дети, видимо, догадывались, что через несколько дней все это закончится, и прощались с каникулами по-своему. Их крики слышались со всех сторон, лишь изредка заглушаемые голосом из репродуктора, напоминающим некоторым катающимся на лодках, чтобы они вернулись к пристани, так как их время проката закончилось.
Группа солдат — а то, что это были солдаты, можно было сразу же определить по куче набросанных форменных брюк, рубашек, фуражек и ботинок — под неодобрительными взглядами остальных отдыхающих пыталась организовать что-то отдаленно напоминающее волейбол. Когда один из солдат во время эффектного прыжка не очень аккуратно задел пожилого мужчину, загоравшего лежа на надувном матрасе, и получил за это тоже не совсем приятный выговор, воины отказались от своего любимого занятия — поваляться под солнечными лучами — и встали в очередь за лимонадом.
Я со своей семьей приткнулся на одеяле и незаметно наблюдал за солдатами. На первый взгляд могло показаться, что все они одинаковые. Одинаково загорелые, пышущие здоровьем, с самоуверенными взглядами двадцатилетних юношей, перед которыми открыт весь мир. Но я все-таки сумел заметить, что каждый из них по-своему особенный, у каждого проявляются свойственные только ему характерные черты, у каждого свои особые проблемы, интересы, стремления, радости и печали, и в деятельности политработника не может быть ничего хуже, чем не принимать это во внимание.
Различались они в том, как вели себя, проходя мимо меня, когда им предстояло решить задачу, каким образом выказать свое уважение начальнику в этой обстановке. Одни кивали, другие почти заговорщицки подмигивали, а нашлись и такие, которые держались так, как будто не узнавали меня. Одно я могу признать с гордостью — почти никто из них не обошел взглядом Лиду, и мало кому удалось скрыть, что мой выбор весьма неплох.
— Папа, нам хочется пить, — вывели меня из задумчивости дети.
Я понимал, что заставлять их мучиться от жажды не слишком гуманно. Потянувшись к левому ботинку, где были спрятаны деньги, я взял их и встал в конец очереди. Солдаты, стоящие передо мной, не могли этого допустить. Очередь расступилась почти до буфетной стойки, и кто-то попробовал слегка подтолкнуть меня вперед.
Но я упорно оставался на своем месте и даже попытался показать свое неудовольствие. Только попытался, потому что в глубине души я испытывал радость.
— Да, были времена, — заметила Лида, когда через полчаса я вернулся с четырьмя стаканчиками теплого желтоватого напитка.
— Если бы я захотел, то мог бы вернуться намного раньше, — ответил я, выпятив грудь.
— Я видела. У тебя свои принципы, — заявила Лида с легкой иронией.
Я хотел намекнуть ей, что она меньше всего должна упрекать меня в отношении принципов, но в этот момент Павлик опрокинул свой стаканчик на одеяло и разговор перешел на другую тему. Кроме того, нужно было еще и искупаться. Может быть, последний раз в этом году.
Люди уходили с озера к вечеру, и то только потому, что хотели попасть к началу двенадцатой серии популярного тринадцатисерийного фильма о городской аптеке. Всех интересовало, какой выбор сделает пожилой холостой фармацевт — предпочтет свою коллегу или молоденькую лаборантку. Они не подозревали, что их любопытство в этот вечер не будет удовлетворено по той простой причине, что тогда в тринадцатой серии нечего было бы показывать.
«Завтра погода испортится, пойдет дождь, потом похолодает», — говорили люди, усаживаясь в автомашины, или, увешанные сумками с недоеденными шницелями, уходили с места, где провели прекрасный день.
И они не ошиблись. На следующий день погода в самом деле испортилась, пошел дождь, а вместе с ним наступило и похолодание. В понедельник в три часа утра дивизионная комиссия объявила в нашем батальоне тревогу.
В подобных случаях очень многое зависит от дежурного по части. На этот раз дежурный справился со своими обязанностями превосходно. Он не тратил время на поиски командира батальона, зная, что тот записан в книге убывающих из гарнизона, и первым безжалостно вытащил из постели надпоручика Ванечека. Речь идет о действительно безжалостном поступке, потому что Ванечек совсем недавно стал молодоженом, пусть во второй раз, но это, право, не имеет особого значения.
Затем дежурный так же безжалостно разбудил и меня. Хотя я уже давно не отношусь к молодоженам, я тоже воспринял внезапное пробуждение без особой радости.
Сначала спросонья я выдавил: «Передаю трубку», потому что привык к тому, что заботливые родители иногда хотят переговорить с учительницей Шебековой в неудобное утреннее или вечернее время. Я хотел разбудить Лиду, но вовремя сообразил, что сообщение об объявлении боевой тревоги, всего вероятнее, касается не школы, а воинской части и меня. Ответив, что понял, я, протяжно позевывая, дважды потянулся и испугался было, что этими звуками могу разбудить Лиду, но мой испуг был напрасным. Лида уже стояла около меня и спрашивала, не может ли она чем-нибудь мне помочь.
— Мне надо бежать в часть, а ты можешь еще поспать, — ответил я.
Лида молча направилась на кухню.
Надевая форму, я уже чувствовал себя окончательно проснувшимся, хотя и опасался, что могу опоздать. Я не собирался тратить время на завтрак, но, уже берясь за ручку двери, уловил аромат кофе, приготовленного Лидой. Не сумев пересилить себя, я забежал на кухню и залпом выпил чашечку кофе. Горячий ароматный напиток помог мне выбежать из дома уже совсем бодрым.
Тем временем дежурный по части успел сообщить о боевой тревоге заместителю командира батальона по технической части и командирам рот. Но только двум. Командира третьей роты надпоручика Красы в общежитии не было, что дежурного не удивило. На такой случай у него имелась от Красы специальная инструкция. Подняв с постели замполитов рот, он позвонил в местную гостиницу и вежливо попросил портье постучать в дверь номера Лишковой и передать ей, что звонят из воинской части.
Портье дважды попросил повторить, видимо думая, что человек на другом конце провода сошел с ума. Однако через несколько минут надпоручик Краса сам позвонил дежурному, чтобы проверить, не разыгрывает ли его кто-нибудь.
Когда я подбежал к проходной, первое, что я услышал, были звуки, сразу же приподнявшие мое настроение: топот солдат, спешивших в парк, и рокот двигателей боевых машин. Я поприветствовал двух незнакомых подполковников, словно говоря: «Вот смотрите, у нас все идет как по маслу».
Надпоручик Ванечек, руководивший в парке выходом машин, взглянул на меня лишь мимоходом.
