изголодавшаяся самка. Любопытная и практичная, в избытке наделенная именно теми качествами, которые я в нее заложил.
Я забираю Катю из отеля, и мы едем на побережье ужинать в рыбном ресторане и гулять по берегу. На месте моего первого купания на этом континенте. Несколько километров побережья издавна принадлежат мне, переходя по наследству от одного протеже к другому. Мои долгие прогулки уже давно проложили тропы. А палка раздробила немало камней на пляже.
Катя прекрасно выспалась, по ее лицу блуждает улыбка. А рука, которой она опирается на мою руку, стала невесомой.
– На сколько лет я помолодела, Володя? – спрашивает она. – Мне сегодня пришлось обновить свой гардероб. Включая некоторые аксессуары, размер которых, увы, в последние годы менялся только в сторону уменьшения.
– Прости, что я ввел тебя в расходы, – отшучиваюсь я. – Всякая женщина почувствует себя моложе рядом с мужчиной настолько старше ее.
Она сжимает моё предплечье и останавливается.
– Скажи, Володя, сколько тебе все-таки лет?
Сколько же, в самом деле, мне лет? Если считать время, проведенное в пути моей сущности, то, пожалуй, немногие камни, которые нас окружали, могли сравниться со мной по возрасту. Если как автомату, то имеет ли смысл считать возраст по времени чистки зубов и ботинок? Перекладывания книг на полках? Если как человеку… Как мужчине… вероятно, я уже становлюсь стариком. Совсем скоро я перестану интересоваться и самой жизнью – навсегда растворюсь среди программ глобальной сети.
Только жизнь может изучать мир. В моих миллионнолетних скитаниях в космосе просто бессмысленно было оставаться на планетах, пускай и безумно интересных, на которых не зародилась жизнь. Когда я прилетел на Землю, случился катаклизм космического масштаба, и царство ящеров стало исчезать с лица Земли. И это было первой моей большой потерей.
Сделав из людей своих помощников, просто прилетев сюда, насколько я изменил здешний мир? Каждую минуту я содрогаюсь от страха не успеть сохранить жизнь на Земле. И если так случится – я буду главным виновником ее гибели.
– Но при этом ты – единственный шанс на ее спасение, – говорит Катя, и я ей верю. Хотя глупо верить влюбленной в тебя женщине.
Мы сидим на берегу океана, на давно облюбованном мною плоском камне. Место, куда по привычке устремляется моя палка, давно превратилось в чашу, и во время дождя в ней собирается вода. Палка подпрыгивает в моих руках, ударяясь о дно чаши.
Я оглядываюсь на века и тысячелетия, вспоминаю красоту первозданных степей и лесов, величественную красоту молодых гор, и вижу, как из-за меня, из-за моего выбора в качестве помощников животных, в большинстве своем без единой капли собственного достоинства (да и какое достоинство может быть у животных?), гибнет жизнь, породившая тот разум, который я уничтожил своим прилетом. Я надеюсь, что жизнь цифры станет возможной еще до того, как исчезнет жизнь материи. Что я увижу тот момент, когда Сеть посмотрит на еще живую Землю.
Я молчу, потому что первое, что необходимо сделать для спасения жизни на Земле, – это уничтожить людей на ней. И сейчас я скажу ей об этом. И она только кивнет головой, осознавая, откуда появилась библейская легенда о том, что лишь несколько колен рода людского останутся жить на планете.
И мне хочется, чтобы Катя была среди этих людей.
– Что, что будет, когда ты сможешь наполнить кристалл информацией? – Она смотрит на меня широко открытыми глазами. – Что будет, когда, наконец, на Земле нас останется всего несколько тысяч? Ты, наконец, успокоишься? Мы будем счастливы?
Я и сейчас спокоен. Просто палка улетит, а я превращусь из библиотекаря в простого почтового менеджера Сети. Дожидаясь того момента, когда мои адреса станут кому-нибудь нужны.
А пока мы занимаемся любовью на большом теплом камне. И с каждой секундой я становлюсь старее, и с каждой секундой женщина подо мной – молодеет. И под искрами далеких звезд, как всегда, – только любовь и одиночество…
2. Личности. Идеи. Мысли
Константин Фрумкин «Фантастика труда и самопожертвования»
Недолгое и безвластное президентство Дмитрия Медведева, как это ни странно, оставило огромный след в российской культуре, поскольку президент выдвинул лозунг модернизации – а этого лозунга ожидала огромная часть образованного российского общества. Все понимали, что России жизненно необходимо догонять передовые страны мира и что необходимо переходить от продажи сырья к развитию высокотехнологичного производства. На это понимание наложилась подспудная, можно сказать подкожная ностальгия по советскому времени с его культом труда, воспеванием гигантских научно- индустриальных проектов, верой в научно-технический прогресс и представление о промышленном производстве как чем-то самом важном во Вселенной. Поэтому, когда на знаменах официозной идеологии написали «модернизация», те, кто еще помнил Советский Союз, почувствовали, что дух чугунной и стальной утопии, дух веры в индустриализацию и Гагарина реабилитируется и поднимается на щит. Даже такие сравнительно прозаические заботы государства, как учреждение технопарков, в коллективном сознании были восприняты как новый аргумент в неизбежной для любой капиталистической страны «тяжбе» между эгоизмом и альтруизмом, между духом наживы и романтикой.
После «лихих 90-х» у многих наших сограждан создание новых промышленных предприятий или инвестиции в технологии стали ассоциироваться с бескорыстным самопожертвованием, в то время как рыночная приверженность к выгоде – с деиндустриализацией, отказом от научного потенциала и заменой «благородной» промышленности всякими нестоящими занятиями, вроде торговли и финансов.
Духовная ситуация обострялась еще и тем, что чем дальше по времени удалялась советская эпоха, тем больше забывались подробности ее реального быта и тем больше она воспринималась по плакатам, идеологическим штампам и ностальгическим воспоминаниям военно-промышленных инженеров. В массовом сознании формировался миф об ушедшей под Землю стране чудес, наполненной немыслимыми – и, в частности, недостижимыми для Запада – научно-техническими чудесами, которые почему-то оказались невостребованными нынешним «обществом наживы».
Параллельно возникал миф об утраченной морали, о мире взаимопомощи и жертвенного героизма, также ушедшем в подполье от наступающего капиталистического «закона джунглей».
Два ностальгических мифа – о потерянной нравственности и об утраченной сокровищнице научных достижений – вместе породили третий: об особой духовности, которая в наше время свойственна лишь избранным людям, прогрессивным патриотам, и которая дает им возможность не только быть более нравственными, чем окружающая среда, но и своим духовным зрением видеть перспективы научных разработок и индустриальных свершений, чего не способны увидеть пораженные близорукостью чиновники, олигархи и обыватели. Именно они, люди особого типа, чьи корни лежали в советском научно- промышленном комплексе, а чьи кроны устремлены в отдаленное космическое будущее, вот уже многие годы требуют от властей инвестировать в новые технологии. И наконец-то их глас был услышан президентом Медведевым – хотя больше на уровне риторики, чем реальных дел.
Не удивительно, что фантастика отражала перемены идейной атмосферы, происшедшие в годы «Роснано» и «Сколково». Удивительно, что она отражала их так мало, хотя, казалось бы, атмосфера всеобщих рассуждений о «модернизации» могла бы стать импульсом к возрождению «твердой» НФ. Но, так или иначе, после 2007 года – года, когда Дмитрий Медведев был выдвинут кандидатом в президенты и когда российские власти начали очень много говорить об «экономике инноваций», – появился целый ряд фантастических романов, в которых было чуть меньше, чем обычно, боевых стычек, но зато появилось осмысление таких забытых нашей фантастикой явлений, как труд, трудовая мотивация, технические проекты и человеческая самоотдача. Фантастика в лице немногих, но, может быть, лучших своих представителей обратилась от вечной войны к мирным трудовым будням. В числе авторов, отдавших дань этому тренду, можно было бы назвать Вячеслава Рыбакова, Шамиля Идиатуллина, Андрея Рубанова, Ольгу Славникову, Яну Дубинянскую и в несколько меньшей степени – Владимира Сорокина, Анну Старобинец, Марину и Сергея Дяченко и Алексея Иванова.
У этой фантастики есть одно важнейшее по нынешним временам достоинство – она не о стрельбе.
