— Если надо будет, поженимся… Иди к нему!
Второй Любимый Помощник в сопровождении Катерины, свиты и нескольких более-менее сохранившихся после бурной ночи девиц отправился осматривать достопримечательности Парижа. А вечером ко мне в шале ворвался взбешенный временный поверенный. Он был так разъярен, что красненький носик его побелел, точно отмороженный. Я лежал на расстеленной перед камином искусственной тигровой шкуре. Полчаса назад от меня ушли две косоглазенькие специалистки по тайскому массажу. Вокруг на полу, словно шкурки убитых оргазмов, валялись использованные презервативы.
— Где ты взял эту стерву? — прямо с порога заорал бывший полковник так, что огромные очки его подскочили ко лбу.
— А что случилось-то?
— Что случилось?! Да я теперь… Да она у меня…
А случилось вот что. Катерина, пощебетав с девчонками, принимавшими участие в «бордельере», — особенно со скромной, оказавшейся буйной, — выяснила, что временный поверенный так за всю ночь ни разу не сумел поднять в атаку своего пластуна. Интриганка преподнесла эту информацию Оргиевичу в том смысле, что теперь, мол, понятно, почему российская внешняя политика проявляет на международной арене полную беспомощность. В связи с этим утреннее высказывание Помощника о «временных импотентах» обретало новый смысл, имевший непосредственное отношение к кадровой политике МИДа. Более того, Оргиевич похлопал поверенного по пояснице и посоветовал ему раз в месяц садиться голой задницей на муравейник, что чрезвычайно способствует, особливо если мураши — алтайские. Алтай же находится в России, а не в Нормандии. Кроме того, советник по культуре подслушал, как Катерина рассказывала Оргиевичу о своем папаше, который ужасно соскучился по дипломатической службе и мечтает вернуться в Париж… Выводы ветеран внешней разведки сделал правильные:
— Ну нет — с работы меня твоя сучка не снимет! Она меня плохо знает.
— Будем надеяться, — вздохнул я и поведал ему грустную историю турецкого посла.
— Дурак ты, Паша, а не восходящая звезда российской авиации. Разве можно таких баб рядом с собой держать!
— Нельзя, — согласился я, — а хочется…
…На следующий день в Лувре был прием в честь авиационного салона. Оргиевич появился под руку с сияющей Катериной. Она даже переводила его беседу с мэром Парижа, а это уже являлось настоящим преступлением перед протоколом.
Министр транспорта был рассеян и грустно улыбчив. К успешному окончанию салона в Ле Бурже газеты преподнесли ему подарок — раззвонили о том, что юная топ-модель, которую он спонсировал, сбежала от него к кинорежиссеру, прославившемуся на последнем Каннском фестивале фильмом о транссексуалах. Сюжет, в двух словах, такой: муж и жена живут безрадостной супружеской жизнью, скандалят, изменяют друг другу — и в конце концов разводятся. В поисках гармонии с враждебным миром оба они меняют с помощью сложнейшей операции свой пол. Муж становится женщиной, а жена, наоборот, мужчиной. Потом они снова встречаются, влюбляются, женятся. И счастливы! Фильм произвел такое впечатление, что число людей, жаждущих поменять пол, увеличилось в три раза! Режиссер получил все мыслимые и немыслимые премии. К этому триумфатору и ушла юная топ-модель от скучного министра. Поговаривали, что даже президент высказал ему свои соболезнования. Антуан, как верный сын, был в эту трудную минуту рядом с отцом и, судя по выражению лица, развлекал родителя, отпуская разнообразные гадости в адрес присутствующих.
И тут случилось непредвиденное. Оргиевич увлекся беседой со знаменитым актером Робером Оссейном, прекрасно — благодаря своим одесским корням — говорившим по-русски. Сознавшись, что фильм «Анжелика» он любит почти так же, как «Чапаева», Любимый Помощник, размахивая руками, принялся изображать знаменитый поединок графа де Пейрака с посланником короля Людовика… Этим воспользовался Антуан, еще позавчера проявлявший к Катьке оскорбительное равнодушие. Но обстоятельства изменились: теперь она была уже не просто навязчивой одноклассницей, работающей на какого-то неведомого русского бизнесмена, но любовницей Второго Помощника!
Наглый министереныш увел Катьку в уголок — и они весело болтали, очевидно, вспоминая школьные шалости. Я внимательно наблюдал за ними, еще ничего не понимая. На какое-то время меня отвлек опоздавший к началу приема Бурбон. Он жаловался на недомогание с такой непосредственностью, точно вчера промочил ноги, а не нажрался до того, что пытался обольстить копченого угря. Потом к нам присоединились несколько деловых французов, прискакала ворона-переводчица — и речь пошла об инвестициях в российскую экономику. Я, разумеется, уговаривал этих чучундр вкладывать не задумываясь — и обещал чудовищную прибыль. Самое смешное, что они верили!
Когда я снова нашел Катьку и Антуана в толпе, хватило одного взгляда, чтобы понять: моя секретарша готовит международную пакость. На ее лице было знакомое мне выражение хищного восторга, а тело, искусно обнаженное дорогим вечерним платьем (Оргиевич, балда, успел подарить!), трепетало, готовясь к прицельному прыжку в новую постель!
Зачем? Но тут-то как раз мне все было понятно. Я — вариант отработанный. Оргиевич? Его непостоянство общеизвестно. Зато побывав последовательно любовницей перспективного российского авиатора Шарманова, Второго Любимого Помощника и сына министра Франции, Катька обретала постельную родословную, позволявшую ей в дальнейшем, бросив кудрявого Антуашу, вполне прилично устроиться в Париже. Богатые кобели тщеславны и своими предшественниками гордятся, как знатными предками. Хотя не исключено, что все это она устраивала просто ради того, чтобы увидеть на лице всемогущего Помощника гримасу бессильного бешенства. Мои гримасы, надо полагать, в тот момент ее уже не вдохновляли и не удовлетворяли. А зря!
Оргиевич закончил воображаемую дуэль с королевским посланником и теперь сдавливал что есть силы ладонь скривившегося от боли Оссейна, объясняя таким образом, какое мощное у русского президента рукопожатие.
— Говорят, он хворает? — спросил знаменитый актер, расправляя слипшиеся пальцы.
— Враки… Он здоров, как…
В этот миг Оргиевич увидел Катерину, уплывающую из зала под руку с Антуаном. Сынок на ходу демонстративно помахал ручкой папаше. Министр профессионально оценил извилистую Катькину походку и просветлел, чувствуя себя, очевидно, частично отмщенным. У самой двери Катерина полуобернулась, отыскала налитые кровью кабаньи глаза Любимого Помощника и оставила ему на память ласковую улыбку Юдифи, прощающейся с головой Олоферна.
— Сука!
— Простите, недостаточно понял! — оторопел Робер Оссейн.
— Это я не вам.
На следующий день вся бульварная парижская пресса была переполнена издевками над Любимым Помощником. И даже в одной респектабельной газете появилась вроде бы невзначай карикатурка, изображающая лихого галльского петушка, который прибивает раскидистые оленьи рога к мохнатой голове незадачливого русского медведя.
Прощальный вечер в посольстве не в пример «бордельере» проходил траурно.
— Сука! — страдал от бессильной ярости Оргиевич. — Какая же она сука!
— Мы вас предупреждали, — от своего и моего имени вздыхал временный поверенный, нацепивший затемненные очки — специально, наверное, чтобы скрыть радость в глазах.
Я же молчал, как человек, потерявший под ударами судьбы веру в справедливость, и пил фужер за фужером. Я, кстати, почти не притворялся, понимая: теперь уж точно судьба развела меня с Катькой навсегда.
— Ну что ты, Павлик, убиваешься! — утешал меня временный поверенный. — Радоваться надо, что от такой заразы избавился!
— Она сломала… — Я вдруг захотел объяснить ему свое горе.
— Что сломала?
— Иглу…
— Какую еще иглу?
— Ты не поймешь…
