Увидели его, схватили, подволокли к костру.
Алексей наблюдал из-за ветвей, не зная, чем помочь другу. Вскоре Сергей вернулся:
— А, самогонщики! «Мы тебя не видели — ты нас не видел!..»
По полям уже убирали хлеба. Стрекотали молотилки. Даже картошку начинают копать... Речка. Заросшая контрольно-следовая полоса.
— Это те места, по которым мы отступали, — узнал Алексей. — Теперь не так далеко и до фронта.
В этом пути Сергей даже научился немного плавать — неширокие реки одолевали с ходу.
Как-то с вечера забрались на хуторе в сарай. Сено свежее, пахучее. Полевки шуршат. Думали пересидеть дождь, а разморило, заснули.
Алексей почувствовал, как кто-то вошел. С усилием открыл глаза. Рядом стояли немцы с бляхами фельджандармов.
— Руссиш? Партизанен?
Немцы бросились к ним, заломили руки. Так глупо попасться! За Белостоком — когда до своих рукой подать.
5
Они понимали: если гитлеровцы дознаются, что перед ними — советские офицеры, бежавшие из «офлага», замучают. Не здесь, так на плацу в Хаммельбурге. Поэтому, когда везли, когда держали ночь до допроса в камере жандармерии, продумали свои «истории», изменили имена и фамилии. «В армии не служили, были угнаны на работы после оккупации наших деревень. Ты — из Белоруссии, я — из-под Пскова, ты — слесарь, я — столяр. Где работали? А черт его знает. Везли в эшелонах. Бежали во время бомбежки, хотели вернуться по домам».
Понимали, что все это зыбко — лопнет при первой же проверке. К счастью, не проверяли. Может быть, выручил их вид, их бороды.
Избили. Заковали в наручники, сунули в теплушку и куда-то повезли. Как оказалось, в поселок под Нюрнбергом, на завод сельскохозяйственных машин.
Тот же концлагерь, только с рассвета дотемна — в цеху.
— Уж отсюда-то мы уйдем, Алеха.
И они снова ушли. Но лишь через несколько месяцев, следующей весной. На этот раз, правда, хорошенько подготовились. По щепоти запасали соль — в прошлом побеге пришлось рыскать по хлевам, добывать соль-лизунец в кормушках скотины; Сергей смастерил самодельный компас — обточил стрелку, в центре просверлил дырку, вставил медный гвоздик, один конец стрелки намагнитил; припрятали ножницы для резки железа — пригодится, чтобы рассечь колючую проволоку; один из рабочих, поляк, принес нюхательный табак — чтобы насыпать по следу, тогда собаки не возьмут его; раздобыли и карту. Теперь уже плутать не будут. Направление — строго на восток, в Шумавские леса, в Чехию.
Бежали в конце апреля. В день рождения Гитлера охрана перепилась. Опять ползли по воде, по водоотводным канавам, потом ночами пробирались по перелескам.
И опять все складывалось на удивление удачно: двести пятьдесят километров по Германии без единого ЧП, хотя, осмелев, забирались ночами и в клуни, и даже на кухни. Увидели каменные пограничные столбы с высеченными на них львами, заросшие крапивой амбразуры дота...
Первая встреча:
— Я есть чех. Я есть ваш друг!
Теперь слово «русские» — такое опасное, произнеси его в Германии, — стало как бы паролем.
— Мы — русские! Мы — советские солдаты, бежали из лагеря!
Принимают как родных. Усаживают на лучшее место за столом. Созывают знакомых: «У нас русские!» Удивительно. Радостно до слез.
Теперь они стрижены, бриты. Одеты во все дареное.
— Держитесь смело! Чехи не тронут. У нас и полицейский скажет: «Я русского не вижу!»
Так пересекли всю страну и снова приблизились к границе Польши. Последний из встреченных чехов напутствовал: «Желаю скорей встретить своих!»
Вступили под зеленые своды пущи. Казалось, леса, перелески простираются до бесконечности — безлюдные, гостеприимные. Переночевали на ветвях, на зорьке даже побрились над лужей, отражавшей и их умиротворенные, округлившиеся физиономии, и спокойно бегущие по сини облака. Неужели удача так быстро притупляет чувство опасности? Или самой человеческой природе свойственно выключать из повседневности память о недавнем и мерять уже все сегодняшним? Непростительное легкомыслие или необходимость разрядки после месяцев, проведенных в аду?
— Знаешь, у меня такое чувство, что в пуще мы обязательно встретим партизан, — сказал Сергей.
От купы деревьев, в которой они укрывались, лежала приветливая поляна. По опушке они стали обходить ее. Раннее, только поднявшееся солнце било прямо в глаза. Оттуда, от солнца, их окликнули:
— Панове, ходьте до мене!
Сергей прикрыл глаза ладонью от солнца. Силуэт человека. А тот снова:
— Цо панове чекают? Ходьте, не лякайтесь! Швыдче!
Он подумал: партизан!..
— Пошли, Алеха!
Уже подходя, увидели: фигура в немецкой накидке, в руке пистолет. Хотели повернуть назад. А из-за кустов, с двух сторон, поднимаются солдаты в касках, со «шмайсерами» в руках.
— Хенде хох!
Повалили. Обыскали. Нашли карту. Стрелку-компас. Обрезали пуговицы на брюках, погнали под наведенными пистолетами. Неподалеку, в перелеске у дороги, — машины, еще солдаты. Наверное, прочесывают лес. Так глупо попались...
Первый допрос:
— Кто? Откуда? Куда шли? Зачем карта, компас? У кого останавливались в дороге? Кто в последний раз давал хлеб? Кто и где?
Это были наторевшие в своем ремесле гестаповцы. Алексея и Сергея посадили по разным камерам. «Только бы не запутался Алеха...» «Что отвечает Серега?..» Не сговариваясь, и один и другой поняли: лучше ничего не говорить. Иначе может всплыть и «офлаг».
В камере с Сергеем лежал умирающий от ран старший лейтенант — танкист, тоже беглый. Он не таился, дни были сочтены. Сергей скупо поведал, как попались.
— Эх, взяли чуть бы северней... Там наши...
На допросах били резиновыми, со вставленным стальным стержнем шлангами. Выводили к стене — будто на расстрел.
Переводчик:
— Господин офицер говорит, что тебе от пули смерть слишком легкая.
Слухами тюрьма полнится. Уже знали, что отсюда лишь два пути. Один — в Пески. Это на расстрел. Другой — в концентрационный лагерь Майданек.
Ночью в камере зачитали по списку: умирающего танкиста — в Пески. Сергея — в Майданек.
В черном — ни зги не видно — автобусе по кашлю узнал Алексея. Снова вместе.
Задняя дверца распахивается прямо в вагон-пульман.
Привезли. В огромном и пустом помещении приказали раздеться догола. Нагишом, с бирками на шее перегнали в другое помещение. Стрижка наголо. Баня. На выходе — полосатая одежда. Им, беглецам, на робу, на спину, — еще и красный треугольник углом вниз, а в центре буква «R» — русский.
И гуськом, бегом — «шнеллер! шнеллер!» — в просторный двор, разгороженный колючей проволокой на зоны, разграфленный рядами деревянных бараков. На дальнем его краю поднимаются в небо зловещие квадратные трубы.
