этого убийцу начальником главного штаба армии[18] , я думаю, что и самые неприглядные факты не помешали бы Аракчееву подняться на вершину власти. Этой мыслью я и оправдываюсь перед собой за то, что десять лет назад уступил. Прямого столкновения с графом Аракчеевым не произошло. Но он безусловно знал: когда его приспешники затеяли заговор, чтобы привести Длинного[19] во власть, на пути встал я, граф Воленский.
Теперь всемогущий вельможа улыбался, кажется, вполне искренне: обиды он не держал и считал естественным объединиться перед лицом войны с Наполеоном.
Он протянул мне бумаги:
— Здесь необходимые документы и письмо де Санглену. В Москве на Малой Дмитровке дом капитана Уварова занимает Германский легион. При нем же расположен и штаб Высшей воинской полиции Первой Западной армии. Там и найдете Якова Ивановича.
— Благодарю вас, ваше сиятельство. Я намерен сегодня же выехать, — промолвил я.
— Бог в помощь, милостивый государь, — ответил Аракчеев.
Его слова напомнили мне аудиенцию у генерал-губернатора Вязмитинова. Аракчеев словно из воздуха уловил мою мысль и сказал:
— Я слышал, Вязмитинов был крайне раздосадован, что вы не приняли предложения служить в министерстве полиции.
— Право, было незначительное недоразумение. Уверен, оно уладилось. Признаться, я не имею намерения и в Высшей воинской полиции задержаться надолго. Выполню поручение его величества и сразу же в действующую армию!
— Между министерством полиции и воинской полицией возникает естественная состязательность, — пустился в рассуждения Аракчеев. — И то, и другое ведомство ловит шпионов. Де Санглен действует более скрупулезно. Прежде чем доложить о поимке очередного злоумышленника, он добывает неоспоримые доказательства того, что тот и впрямь наполеоновский агент, а не плод воображения ка- кого-нибудь полицейского подпоручика.
— Вполне разумно, — произнес я.
— Да, но на поиск подтверждений уходит много времени. Люди Вязмитинова в таких случаях не церемонятся и потому о своих успехах докладывают чаще, — продолжил Аракчеев.
— Да, но в ходе дознания всплывет подтасовка, — сказал я.
Граф Аракчеев потускнел и с видом уставшего божества сказал:
— Ну, это если будет с кем вести расследование.
Несколько секунд Аракчеев молчал, ожидая, чтобы я осмыслил его слова, затем добавил:
— Вот потому-то его величество и поручил розыск вам. Государь хочет знать наверняка, что нашли и арестовали нужного наполеоновского агента, а не выдали за шпиона очередной труп.
Возле дома стучали копытами и злобно фыркали два жеребца: светло-серый с кофейного цвета пежинами и гнедой. Надворный советник Косынкин дожидался в квартире. Я прервал разгоревшийся между ним и полковником Парасейчуком спор. Судя по раскрасневшимся физиономиям, вопрос оказался животрепещущим.
— Вот, ваше сиятельство, а вы как считаете? — кинулся ко мне Косынкин в расчете обрести союзника.
— Я, простите великодушно, не знаю предмета вашей дискуссии.
— Только что поступили новости! — с воодушевлением начал Вячеслав Сергеевич. — Новая победа графа Витгенштейна…
— Какая же это победа? — пробурчал Парасейчук.
— А что же, по-вашему, победой может считаться только успех в наступательном деле?! — выпалил Косынкин и повернулся ко мне. — Баварская дивизия атаковала корпус Витгенштейна. Но мы не уступили! Баварцам дали отпор! Трех офицеров и сто пятьдесят солдат взяли в плен!
— Видите ли, Витгенштейн долго у Белого не продержится, — заявил полковник Парасейчук. — Когда вся армия отступает, невозможно малой ее части держать оборону!
Сводки из корпуса генерал-лейтенанта графа Витгенштейна разительно отличались от удручающих сообщений о действиях всей остальной армии. Барклай-де-Толли отступал, Багратион проклинал Барклая, но подчинялся отступательной тактике. И в это время граф Витгенштейн с завидным постоянством громил противостоявший ему корпус маршала Удино.
Витгенштейн стал народным героем, и любой мало-мальски нелестный отзыв о нем оскорблял патриотов. Косынкин побагровел и, казалось, вот-вот с кулаками кинется на полковника. Парасейчук хотя и сидел красный как вареный рак, но не предпринимал никаких попыток упредить возможное нападение, показывая тем самым, что оппонент его лишь хорохорится и весь его пыл уйдет в пар. Полковник заговорил, и в голосе его зазвучали примирительные нотки:
— Ну, поймите же, милостивый государь, я ничуть не умаляю заслуги графа. Но, видите ли, невозможно оставаться на месте, если вся армия отступает! Корпус Витгенштейна попросту окажется в окружении…
— В окружении?! — закричал Косынкин. — А Кутузов? Про Кутузова забыли? Князь со дня на день прибудет в войска! И мы начнем наступать!
— Ну, дай то Бог, дай Бог, — промолвил Парасейчук.
И было видно — он не верил, что с назначением Кутузова что-то изменится. Однако Косынкин слова полковника расценил как свою победу, успокоился и вдруг выдал нечто совершенно неожиданное:
— А генеральное сражение двадцать шестого августа произойдет.
— Откуда вы это взяли? — вскинул брови полковник.
Я был удивлен и ждал объяснений.
— Число Зверя, — сказал Косынкин. — День двадцать шестой месяца восьмого. От двадцати шести отнять восемь будет восемнадцать. А восемнадцать состоит из трех шестерок. Шестьсот шестьдесят шесть — число Зверя.
— Ну это уж совершенно пустые рассуждения! — Парасейчук взглянул на Косынкина с подозрением.
— Ничуть не пустые, — с легкой обидой откликнулся надворный советник.
— Видите ли, тут как посчитать. С натяжкой можно любой день назвать роковым. И десятое августа. А что? Десять плюс восемь — тоже восемнадцать, в котором, как вы сказали, три шестерки. Или попросту восемнадцатое августа…
— Да, вы совершенно правы, — неожиданно согласился Косынкин. — А я и не говорю, что двадцать шестое августа единственный день Зверя в году. Между прочим, этот год целиком год Зверя…
— Конечно, конечно, — согласился полковник. — Одна тысяча восемьсот двенадцать. Восемнадцать — двенадцать. Один плюс два будет три. Именно столько шестерок в числе восемнадцать.
— Так что и десятое августа, и восемнадцатое могли бы стать роковыми. Но десятое августа уже позади. Восемнадцатое? Дай Бог, к этому времени Кутузов доберется до армии. Тоже не подходит. Но от него ждут немедленных действий. Так что двадцать шестое августа — самый подходящий день. Вот увидите, в этот день и случится генеральное сражение.
— А что же не второго сентября? — с сарказмом спросил полковник Парасейчук. — Дважды девять — опять-таки восемнадцать.
— А второго сентября еще что-нибудь случится, — сказал надворный советник.
Я и не заметил, как заслушался их болтовней, словно думал найти в подтасовках с числами здравый смысл. Но кое-какая польза все-таки была — этот вздор примирил полковника и надворного советника.
— Ладно, господа, довольно! — сказал я. — Чьи это кони внизу?
— Ваши, вы же просили верховых лошадей, — с чувством исполненного долга ответил Вячеслав Сергеевич.
— Хорошие скакуны? — спросил я.
— Ростопчинские! — с гордостью сказал Косынкин.
— Что ж, надеюсь, ростопчинские жеребцы найдут дорогу к графу Ростопчину, — промолвил я и
