— Вот на солнцепёке к полудню такой пар-жар набегает, — сказал дед, жгёт насквозь. Засуха — та же банька сухая… Ахнуть не успеешь — сгоришь!
— Пару-жару бояться — в баню не ходить, — разморённым голосом отвечал Игнат. — Так и с засухой: с ней воевать нужно…
— С лёгким паром, мужики! — сказала Ульяна, когда они вернулись в избёнку. — В бане веник господин, а здесь я хозяйка. Чем богаты, тем и рады, однако еда ждать не любит!
Щи хлебали все из одной большой миски. Ломти хлеба отламывал от каравая Игнат на правах хозяина.
— Вот, Игнатка, примечай: тут все собрались, кто тебя помнит, — сказал дед. — А остальные соседи либо из других сёл переселились, либо народились за эти-то двадцать пять лет…
— Деревня большая была, — произнёс Василий, — а теперь каждая третья изба пустая стоит. Бегут многие, голода страшатся.
— Засуха злая пришла, — вздохнула Ульяна, — ручьи ссохлись, речку курица вброд перейдёт…
— Какая курица в такую жару из прохлады вылезет? — улыбнулся Демид. Клюва из-под избы не высунет, хоть коршуном её пугай.
— Даже петухи не кукарекают, а хрипят, что телеги несмазанные, добавил Василий.
— Так петухи ваши от жарищи такой почти жаренными стали! — сказал Игнат. — А куры, верно яйца несут уже сразу печёные.
— Кому страсти-мордасти, — заметил дед, — а кому смехи-потехи. Ох, трудно будет эту зимушку прокормиться, ох, трудно!
— Откуда у тебя, Игнатушка, синяк-то под глазом? — участливо спросила Ульяна и, не желая, чтобы разговор и дальше шёл о горестных делах деревенских, толкнула деда: мол, хватит солдата пугать бедами.
— Откуда синяк? — переспросил Игнат. — Наткнулся глазом на кулак. Подрался, так хоть синяк в прибыль достался.
— С кем дрался, Игнат? — с любопытством спросил Василий и даже ложку в сторону отложил.
— Долго рассказывать, — со вкусом продолжая хлебать щи, отмахнулся Игнат.
— Да чего крутишь? И без тебя знаем — с Дурындой! — весело выкрикнул Демид. — Это, верно, тогда стукнули, когда сзади на тебя накинулись, скатертью заматывали.
— Дурында-то не всегда Дурындой звался, — сказала Ульяна. — Было время, его Яковом кликали на селе. Остался, сиротина, без отца-матери. Силушкой парень не обижен — оглобли ломал, когда ещё дитём был. А потом его этот Спирька-Чёрт попутал, в услуженье взял. Вот и стал Яков чужеумом.
— Да, у него разум не свой — чужой пустил на постой, — задумчиво произнёс Игнат. — Глаза у него грустные. Словно понимает, кем сделался…
— Псом цепным — вот кем, — подхватил Демид,
— Спирька-Чёрт — тот вертит языком, как корова хвостом, — сказал дед. — И думы у него что ужи скользкие — не ухватишь. Где уж тут Дурынде уразуметь, что к чему.
— Рассмотрел я этого Спирьку со всех сторон, — усмехнулся Игнат, — не так страшен черт, как его малюют. Кафтан-то у него новый, а умишком он давно обносился.
— Ой, Игнатушко, Спирька-то не так прост, — покачала головой Ульяна. Он кого хочешь обманет. Спирькин родной брат, поп наш, отец Парамон, и тот не верит ни слову его, ни вздоху. Целые дни Чёрт по деревням да сёлам бегает, принюхивается, присматривается, а ночью князю прислуживает. Спит-то он когда, нечистая душа?
— Сказывают, один глаз у него недреманный, — с испугом произнёс Василий. — Мол, Спирька спит, сны смотрит, а глаз всё видит, всё слышит.
— Глаз слышать не может, — рассмеялся Демид. — Это уж ты, брат, со страху!
— Охочи братья, поп да Чёрт, до зелья всякого, — сказала Ульяна. Чего только я им не варила: баюн-траву, полынь горькую, черемшу, бруснику…
— А пуще всего — первуху-медовуху! — подмигнул игриво дед Данилка. Нет никого в нашем краю, Игнатка, кто бы лучше Ульяны первуху-медовуху варил! Так и намотай себе на ус!
— И нынче вот им бочонок наварила, — сердито ответила Ульяна. — Что делать — грозятся! Остерегайся их, Игнатушка!
— Да что со мной Чёрт и поп сделать могут? — покрутил ус Игнат. — По миру пустят? Мокрый дождя, а бедный разбоя не боится. А вот кто это с князем нынче ночью пировал — боярин губастый, шепелявый? Ну и губищи — из таких только студень варить!
— То — Голянский, князев дружок, — пояснил дед. — Как он у нас в Болотном краю объявляется, так жди беды-горя. Точная примета.
— Да будет тебе, старый, каркать! — рассердилась Ульяна. — Накаркаешь ещё чего! Ешь, Игнатушка, ешь поболе…
— Ложка эта узка, таскает по три куска! — сказал Игнат.
— Нужно её расширить, чтоб таскала по четыре! — подхватил Демид.
— Рот уже болит, а брюхо всё есть велит! — весело продолжал солдат. А ну-ка, честной народ, отгадай загадку: сидит на ложке, свесив ножки? Что это?
— Лапша! — пискнула от печки Стёпка.
— Ого, какая отгадчица растёт! — удивился Игнат, покрутил ус и спросил: — А ну-ка, честной народ, второй оборот. Загадка старая, для малых деток. Пробил стенку — увидел серебро, пробил серебро — увидел золото. Что сие?
— Знаю, да не скажу, — пискнула Стёпка. — Яйцо!
— Ну и ну! — развёл руками Игнат. — Смекалиста!
— Вся в меня пошла, — гордо заявил дед Данилка. — Уж сколько я этих загадок ей перезагадывал — не счесть. Она их, как орешки, щёлкает.
— Удивил нас загадками! — махнула рукой Ульяна. — У нас исстари в каждой избе свои загадки придумывали… В других краях припевки, пляски, а наши, болотные, всегда загадками славились…
— Как они мне помогали… — вспомнил Игнат и отложил ложку. — Бывало, перед сражением сидим, ждём команды. Тихо. Каждый о своём думает. А я начинаю загадки загадывать. И сразу веселее всем, думы уходят, страха у молодых солдат меньше становится…
— Что ж, Игнатушка, ты за-столько годов не выслужил у царя с царицей ничего? — спросила Ульяна.
— Промашку, бабушка, дал, — очень серьёзно ответил Игнат, — один раз вместо «ура» закричал «караул»! Вот и попал в немилость!
— Да ну тебя! — отмахнулась Ульяна. — Не шуткуй.
Голову в целости назад принёс — что тебе ещё надобно? — сказал дед.
— А кафтан солдатский? — улыбнулся Игнат, и одна бровь его изогнулась дугой. — Поспорили однажды Солнце и Мороз с Ветром — кто сильнее? «Вот, говорит Солнце, — стоит Солдат на часах. Кто из нас заставит его кафтан снять, тот и сильнее». Согласились. Первому выпало Морозу силу свою доказывать. Такого он холоду нагнал, даже Солнце с Ветром зубами застучали, в ознобе задрожали. Сколько было на земле людей — все попрятались. Кто не успел — сосулькой стал ледяной… А Солдат на часах стоит, его никакой мороз не берёт — потому на нём кафтан солдатский. Отступил Мороз. Ветер за Солдата взялся. Крыши с домов посрывал. Орудия с позиции сдул, унёс, как перышки куриные. Реки вспять потекли, а кафтан не сдувается, только крепче, плотнее к Солдату прижимается. Отступил и Ветер. «Ну, теперь мой черёд», молвило Солнце. Как начало жарить да парить — похуже, чем этим летом. Медведи в лесах шкуры посрывали с себя — вот какое пекло было. А Солдату хоть бы что. И порешили тогда Солнце, Мороз и Ветер — кафтан солдатский сильнее их… Вот как дело было, а вы кафтан мой за богатство не считаете!
— Ты, Игнатушка, не серчай, — вздохнула Ульяна, — я ж от сердца спрашиваю. Двадцать пять лет, видано ли дело, землю топтал и сапоги без подмёток выслужил.
— Истинно, бабушка, истинно, — откладывая ложку и отдуваясь, сказал Игнат. — У меня в кармане, как в барабане, пусто. Да я не кручинюсь. Руки зудят, работать хотят. Надоело мушкеты да ружья таскать, порох переводить, раны перевязывать. Поработать бы на поле да на вольной воле. Солдаты землю мирную любят…
