малой суммой, я отсчитал червонного золота, а также заплатил рабам за их труд.
Юноша, увидев во мне выгодного покупателя, совсем по-другому стал смотреть на меня и спросил:
— Братец, из какого ты города? Я ответил:
Я уроженец Йемена. Он сказал мне:
— Братец, я горю желанием быть этим вечером в твоем услужении.
Я извинился и сказал:
— Я очень признателен и благодарен тебе, если буду жив-здоров, как-нибудь приду еще. Сейчас же, когда у меня скрывается мой друг и никуда не может выходить, и сам я в этом городе чужой, оставить своего товарища одного — просто не честно. Мы встретимся еще...
Он сказал мне:
— Не нужно, братец изыскивать причины и извиняться так усердно. Я хочу, чтобы ты своим посещением возвысил меня, да будет сурьмой для моих глаз прах с твоих ног.
Он умолял и просил меня до тех пор, пока я не пообещал сходить домой и вернуться.
Придя домой, я постучал в дверь. Дверь открыла моя красавица, взяла из моих рук узел с одеждой. Все вещи ей понравились, и она спросила о моих делах и как отнеслись ко мне. Я рассказал ей, как вежлив и обходителен был со мной юноша, как он приглашал меня в гости, и какую я выдумал причину, сумел отделаться от него и прийти домой.
Она сказала мне:
— Эй, такой-то, если тебе дорого мое душевное спокойствие, то ты должен вернуться и сдержать обещание.
Я ответил:
— Мне ничего не нужно, кроме бесед с тобой и возможности прислуживать тебе.
Она сказала:
— Если хочешь, чтобы я была довольна тобой, ты должен вернуться и сдержать свое слово. Не беспокойся о том, что я остаюсь одна. Это не беда.
Таким образом она уговаривала и увещевала меня почти до заката солнца, но я никак не хотел оставлять ее одну. Дело дошло до того, что она поклялась обидеться, если я не пойду туда. Дервиши! Если любишь, необходимо угождать возлюбленным. Я с тревожным чувством отправился в лавку юноши. Когда я подошел к лавке, двери ее уже были заперты, а юноша сидел на стуле и ждал меня. Как только он увидел меня, лицо его засветилось радостью, он вступил со мной в беседу, встал с места и повел меня к себе домой.
Войдя во двор, я увидел райский сад, великолепное здание с раскинутыми в нем царскими коврами. У хауза были сооружены беседки, где было приготовлено все для пиршества и веселья. Были расставлены сласти, куры, вино и множество вкусной закуски. На почетном месте возвышалось ложе с расстеленными бархатными расшитыми курпачами[8].
Юноша тут же скинул с себя верхнюю одежду, предложил мне сделать то же самое и мы расположились на ложе. Юноша наполнил бокал вином и выпил, а затем стал настойчиво пот-чивать и меня. Я выпил. Когда мы опустошили третий бокал, настроение у нас поднялось. Тут появились четыре музыкантши, сладкоголосые, изящные певицы, похитительницы разума с сазами[9] в руках и расположились вокруг ложа. Юноша поднялся с места и подал им несколько бокалов вина и таким образом тоже поднял им настроение. Эти четверо сладкозвучные певицы, чьи приятные голоса могли остановить течение реки и полет птиц, при каждом настрое инструмента мастерски и ко времени исполняли напев на двенадцать ладов в двадцати четырех звучаниях и сорока восьми вариациях и так искусно музицировали, что грустными напевами ная[10] ввергали сердца в пучину печали, а целебными мелодиями шашмакома — ушшока и хиджоза иракских — на певучем мусикоре ласкали и успокаивали душу. А затем услаждающими слух голосами, успокаивая сердечный огонь, исполнили двенадцатой мелодией второго макома эту газель:
Дервиши! От гостеприимства и учтивости друга, успокаивающего сердце и умиротворяющего душу вина, от мелодий и песен певиц я, потеряв над собой власть, постепенно пьянел и совсем забыл о той красавице, что была источником моей радости и бесценным кладом моей жизни. В разгар веселья и бесед я заметил, что юноша плачет. Я ласково обнял его и как преданный и верный друг отер ему слезы, по-братски поцеловал его в лоб и спросил о причине его печали.
Дервиши!
Юноша, помолчав немного, сказал:
— Ну что ж, сокрытие от братьев сердечной тайны — признак раздора между ними.
Юноша сказал это и покинул собрание. Когда он вернулся, следом за ним вошла очаровательная девушка, красота которой осветила все вокруг. По знаку юноши красавица взяла пиалу, налила вино и протянула мне. Я выпил. Юноша сам подал мне закуску, я взял ее и поцеловал ему руку. Так сидели мы и беседовали.
Вдруг юноша сказал:
— О сердце вселенной, что если ради моего брата ты сыграешь на чанге [11]?
Девушка согласилась. Ей тут же принесли инструмент. Эта благословенная звезда вселенной села у чанга и сыграла так, что, как говорится, мы растаяли от удовольствия. Затем нежным, пленительным голосом спела эти бейты:
Приятные звуки саза и чарующий голос красавицы привели присутствующих в восхищение, я же совсем опьянел. Юноша, увидев, в каком я состоянии, встал с места, взял меня за руку, уложил на резной кат — широкую кровать,— на котором была раскинута удобная постель. Утром, придя в себя, я увидел того юношу и красавицу, сидящими на конце ката, возле них стояли вино, бокалы и закуска. Я посчитал неудобным и невоспитанностью продолжать спать, поднялся с постели и подсел к ним. Они были очень внимательны ко мне. Красавица подала кубок с вином. Я не отказался от вина, выпил его и присоединился к беседе. К наступлению дня мы были уже в таком состоянии, что не разбирали, где верх, а где низ. Короче, тот день, ночь, следующий день и ночь мы были мертвецки пьяны...
На четвертую ночь я опомнился, и сон покинул меня: я вспомнил свою красавицу и чуть не потерял рассудок. Она же в доме осталась одна. Я корил себя, ворочался с боку на бок. Утром они оба опять уселись на моем кате и стали уговаривать меня подняться и сесть с ними за беседу, но я не встал. Потеряв надежду заставить меня подняться, они ушли.
Я воспользовался этим моментом, встал с места, умылся, натянул одежду и отправился домой. По дороге я ругал и упрекал себя за то, что одним недостойным поступком пустил по ветру все свои мечты и надежды. Добравшись до дома, я постучал в дверь. Красавица тут же открыла ее и, увидав мое расстроенное лицо, улыбнулась. Я упал к ее ногам и стал молить о прощении.
Она сказала:
