вдоль берегов Ангары. Так же как эскимосы и чукчи, они сооружали в них большие дома из костей гигантских животных — мамонтов и носорогов, которые водились в те отдалённые времена.
Подобно современным эскимосским жилища их имели углублённые в землю основания и были покрыты сверху куполообразной лёгкой крышей, опиравшейся на эластичный каркас из жердей и оленьих рогов.
Эти дома имели прямоугольные в плане очертания, напоминающие зимние дома эскимосов. Вход в них обычно устраивался в виде туннеля, — такой же, как в домах эскимосов. Сходятся даже и мелкие детали устройства этих оригинальных жилищ. На Барановом мысу, где копал в 1787 году Сарычев, мы видели в древнем эскимосском жилище столбы, «заклиненные» для прочности в ямах каменными плитами. Точно так же укрепляли камнями столбы из бедренных костей мамонта и палеолитические жители Бурети.
В своих поселениях они оставили после себя образцы искусной резьбы по кости и так же, как и эскимосы, чтили женских духов — владычиц, изображения которых найдены в Мальте и Бурети, Эта изображения по своей форме поразительно близки к фигуркам из древних эскимосских поселений. Одно из них, найденное в 1936 году в Бурети, заслуживает того, чтобы рассказать о нём подробней.
Статуэтка из Бурети
Эта небольшая круглая скульптура, вырезанная из бивня мамонта и одинаково тщательно оформленная со всех сторон, изображает человеческую фигуру, Руки ее, вытянутые и опущенные вниз, прижаты к телу. Нижняя и верхняя части узкого, сильно вытянутого в длину тела на первый взгляд несоразмерны друг с другом: ноги резко укорочены по сравнению с торсом.
Существенно, что такое своеобразное соотношение длины верхней и нижней половины туловища приближается именно к пропорциям женского тела, которому свойственна относительно большая длина верхней половины тела. Узкие плечи, массивные и сильно выпуклые бёдра показывают, что перед нами тоже женская фигура.
Замечательно, что на статуэтке из Бурети при отсутствии деталей, обычных для женских фигурок этой эпохи, изображаемых в обнаженном виде, а в лучшем случае с одним только пояском на талии или татуировкой, бесспорно показана прежде всего такая характерная часть одежды, как головной убор.
Головной убор, сплошь покрытый полулунным орнаментом (как и все тело статуэтки), очень резко отделен от выпуклого гладкого лица массивными краями — валиками. Мастер намеренно выделил эти края головного убора и усилил их глубокими узкими желобками, подчеркивающими овал лица. Так можно передать только края головного убора из меха, плотно охватывающего лицо густой и пушистой каймой. Убор этот несравненно шире, чем миниатюрное лицо, которое заключено в его овале. Он широкий и плоский сзади, узкий сбоку, скошен со лба назад — к темени и плавно суживается к шее, но ничем не отделен от нее. Связь головного убора с туловищем статуэтки подчеркнута также орнаментом, который непосредственно переходит с шапки на туловище, покрывая его до самых пят.
При такой тесной связи головного убора с туловищем статуэтки и обособленности от них ее лица следует предполагать, что мы имеем изображение не обычной нагой фигуры, а женщины, одетой в тёплый меховой костюм с пышным, откидывающимся назад, в случае необходимости, капюшоном.
Сравнивая статуэтку из Бурети и её костюм с одеждами северных племен — чукчей, коряков, эскимосов, не трудно, обнаружить у них очень близкую связь. Меховой капюшон — непременная принадлежность арктических костюмов. И в наше время мы встречаем в Арктике точно такую одежду, где с капюшоном органически связана остальная часть одежды, сшитая из меха в виде плотного комбинезона.
Статуэтка из Бурети — это не только произведение древнего скульптора. Это также замечательный памятник далёкого прошлого, который рассказал нам, каким был облик древней женщины эпохи палеолита, какой была одежда, из чего ее шили и как искусны были древние мастерицы, создавшие одежду настолько целесообразную в арктических условиях, что она живет тысячелетия, вплоть до наших дней.
Целесообразность этой одежды совершенно очевидна. Она была полностью приспособлена к открытым пространствам Арктики, её снежным бурям и леденящим ветрам, врывающимся в любое отверстие одежды и обжигающим, холодом каждый обнаженный участок кожи.
Столь же хорошо были приспособлены к арктическим условиям, к долгой и суровой зиме, к ветрам и пурге низкие, глубоко опущенные в землю древние жилища с их обтекаемой куполообразной крышей и узким туннелеобразвым входом.
Такие же своеобразные черты бытового уклада, такая же оригинальная культура охотников на мамонта, носорога, северного оленя, диких быков и лошадей существовала в это время у палеолитических племен европейской России, Украины и Белоруссии. В их стоянках Елисеевичи, Юдиново, Мезин, Гагарино найдены остатки зимних домов, похожих по конструкции на жилища северных племен; подобно северянам они носили одежду, шитую из шкур животных, пользовались сходными по форме орудиями труда и оставили после себя подобные эскимосским и чукотским изображения женщин и животных.
Отсюда становится ясным, насколько было бы неправильно полагать, как думали раньше, что эскимосы — прямые потомки мадленцев или что современные эскимосы и чукчи произошли непосредственно от палеолитических жителей Мальты и Бурети. Общее сходство этих культур объясняется только лишь одинаковыми условиями существования, в то время как в ряде специфических деталей между ними нет ничего общего.
Вместе с тем ясно, что само по себе первоначальное освоение человеком севера Азии, совершавшееся в конце ледниковой эпохи, стало возможным только лишь после того, как первобытные охотничьи племена Восточной Европы создали в борьбе с суровой природой эту арктическую культуру. Вооруженные ею, они смогли продвигаться все дальше и дальше: сначала к Уралу, а затем ещё далее на восток, пока, наконец, не достигли берегов Байкала. Но первобытные охотники не остановились и здесь.
Потомки жителей Мальты и Бурети в конце ледниковой эпохи полностью изменили свою материальную культуру и весь свой хозяйственно-бытовой уклад. Из оседлых и полуоседлых зверобоев они превратились в бродячих охотников. Они оставили свои прочные дома и селения, а вместе с ними забыли и богатое искусство своих предков. Но зато именно в это время, в пору перехода от оседлой жизни к кочевой, палеолитические племена Сибири несравненно шире, чем прежде, осваивают Север.
Продолжая неудержимо двигаться вслед за стадами диких животных ещё дальше, они шли а новые области, богатые дичью.
Одной из таких областей, наиболее удобных для расселения охотничьих племён, была долина реки Лены.
В 1941 году мы внимательно осматривали гладкие плоскости скал, отвесно возвышающихся над узкой долиной реки Лены, вблизи деревни Шишкино, в том месте, где река описывает широкую, плавную излучину.
На протяжении трёх километров тянутся здесь эти скалы и на всём своём протяжении они покрыты разнообразными древними рисунками. Одни рисунки были выполнены глубокими резными желобками, другие слегка протерты расплывчатыми пятнами, третьи процарапаны тончайшими, еле заметными линиями, четвертые выполнены красной краской различных оттенков. Часть рисунков настолько пострадала от времени, что была еле заметна. Другие изображения, напротив, обращали на себя внимание чистотой и чёткостью контуров, сохранностью своих очертаний.
Всё свидетельствовало о том, что шишкинские скалы в течение многих веков, а может быть к тысячелетий, посещались людьми разных племён и народов, поочерёдно оставлявших на них следы своего пребывания — памятники своего искусства, своих идей и верований. Это была своего рода огромная галерея изобразительного искусства и культуры древних времен, только расположенная не под стеклянной крышей, а под вечно голубым небесным куполом.
Наскальные изображения на Лене и Ангаре (внизу — современный рисунок лося)
