Вначале Саша с таким увлечением разглядывал зеленые пальмы по краям сцены, стол, покрытый красным сукном, портреты и надписи на стенах, как будто впервые очутился а этом парадном зале и от изумления не может опомниться.
Впрочем, скоро Саша устал притворяться. Он зажал между коленями переплетенные пальцы и больше не поднимал головы.
Однако не он один испытывал сегодня тревогу, от которой в какой-нибудь час под глазами ложится синеватая тень.
Неспокойно было на душе и у Бориса Ключарева.
Ключарев не подошел к своим оттого, что хотел подумать перед началом собрания, хотя столько уж передумал за сегодняшний день. Конечно, Борис не мог назвать себя близким Сашиным другом вроде Кости Гладкова. Но Ключареву нравился Саша. Так хорошо было, что он вступал в комсомол!
Вдруг за один день все изменилось. Что-то новое раскрылось в товарище и оттолкнуло Бориса.
Ключарев посмотрел в конец зала, где сидел Саша.
Побледневшие щеки, вихор волос, жалко повисший надо лбом, сосредоточенный, ожидающий взгляд… Ему тяжело!
Ключарев смотрел как прикованный. Саша, встретившись с ним глазами, нахмурился, отвернулся…
«Товарищами теперь нам не быть, — подумал Борис. — Как это плохо! Но молчать я все равно не могу».
О многом еще, стоя один у стены, думал комсорг 7-го «Б»: о том, что такое смелость и честность, о долге, о дружбе и о том, как трудно обвинять и судить человека, когда жалеешь его.
А собрание между тем все не начиналось. Алеша Чугай и Вихров перехватили Богатова как раз в тот момент, когда он поднимался на сцену.
— Колька, постой!
Чугай развернул номер «Вечерней Москвы», как ни в чем не бывало атакуя товарища.
— Вот газета, которой я восхищаюсь. Найдешь ты где-нибудь подобную эрудицию в части спорта? Умные ребята — корреспонденты «Вечерней Москвы». Спортсмены все на подбор.
— Слушай, ты! — не на шутку рассердился Богатов. — Выбрал самое подходящее время делиться восторгами! Может, отложим собрание и поговорим о «ребятах» из «Вечерней Москвы»?
— А ты прочти.
Вихров обвел пальцем заголовок.
Коля Богатов с откровенно озадаченным видом пробежал глазами статью.
— Странно!
— Сама судьба подослала бедняге на выручку вчерашний номер «Вечерней Москвы», — рассмеялся Алеша Чугай.
— Ты думаешь? — спросил Богатов, невольно обратив взгляд туда, где сероглазый, печальный и порядком растрепанный мальчик застыл в такой каменной позе, словно наказал себя среди общего шума обетом молчания.
— Конечно. Парнишка сплоховал, но обстоятельства за него. Да здравствуют обстоятельства!
— Ты думаешь? — угрожающим тоном повторил Коля Богатов.
Однако на объяснения времени не было, и, взбегая на сцену, он на ходу бросил Вихрову:
— Сережа, опровергни его с принципиальных позиций.
— Хорошо, я его опровергну, — согласился Вихров, подтягивая рукава, как будто собирался сразиться на кулачках. — Держись, выдающийся деятель спорта, чемпион и так далее.
Чугай в неодумении пожал плечами.
— «Что за комиссия, создатель», иметь философов-друзей! Ну, давай опровергай живее.
— Не спеши. Я выберу подходящий момент. Пусть прозвучит. Что? Уже началось?
Зал непонятно затих.
Вихров взглянул на сцену — там Геннадий Павлович. Коля, Кудрявцев. Почему тишина в зале? Из-за Кудрявцева?
Но что же особенного в том, что секретарь райкома пришел на собрание? Нет, не в Кудрявцеве дело!
— Э! Смотри! — Чугай тронул друга за локоть.
Оба обратили взоры к дверям. У входа в зал стояли две девочки — Юля и Алла.
— Явилась! Сумасшедшая Юлька! — почти вслух простонал Костя. — Она и с Аллой подружилась для смелости!
Отчасти Костя был прав. Конечно, Юлька не отважилась бы притти в мужскую школу одна.
— Разве могла она пропустить такой случай, когда меня принимают в комсомол? — ворчал сконфуженно Костя. — Она уговорила Аллу. Понятно, понятно! И меня еще называют Юлькиной тенью? Вот кто тень — она, а не я.
Но в глубине души Костя был тронут.
А Юлька чувствовала себя не очень уверенно даже в компании с Аллой. Ее вытянувшееся от волнения лицо побледнело. Надо было выдержать удивленное молчание переполненного ребятами зала и, главное, надо у всех на виду сделать десять шагов, чтобы найти где-нибудь место. Не стоять же весь вечер здесь, у дверей, как на выставке!
Кто-то насмешливо крикнул:
— Вы ошиблись! У нас не турнир!
— У вас открытое комсомольское собрание, — спокойно ответила Алла.
А Юлька с облегчением вздохнула: к ним направлялся Алеша Чугай.
— Здравствуйте! У нас открытое собрание, верно. Садитесь! Пожалуйста!
Не глядя. Чугай поднял за плечо первого мальчика, какой попал ему под руку, и с необыкновенной галантностью предложил Алле освободившийся стул. Тем же способом он раздобыл стул для Юли.
Девочки сели в простенке между двумя окнами. Они не шептались, не обменивались на ухо мнениями. Алла решительно никакого внимания не обращала на тех ротозеев, которые все еще продолжали рассматривать известных шахматисток из соседней школы. Юлька старалась держаться так же независимо, не спуская напряженного взгляда со сцены.
В конце концов самым любопытным из ребят наскучило вертеть головами. Они забыли о девочках, тем более что раздался громкий голос Богатова:
— Считаю собрание открытым.
По залу прошел гул и утих.
«Началось!» подумал в смятении Саша.
…Выбирали председателя, секретаря, голосовали, шумели, утверждали повестку. Все это проходило мимо Саши, где-то вне, далеко.
Неожиданно Саша увидел на сцене Юру Резникова. Он стоял за столом с густо красными, словно натертыми свеклой щеками.
— Слово Богатову! — прокричал Юра Резников во всю силу мальчишеских легких, и гордясь и стесняясь своей роли председателя, но в то же время стараясь показать, что вести собрание для него вполне привычное дело.
Что-то говорил Богатов. Вдруг зал умолк. Семиклассники в первых рядах повернулись.
— Почему они смотрят? — спросил Саша Костю.
— Ты не слышал? Объявили повестку. Нас обсуждают первым вопросом.
Только теперь до Саши отчетливо донеслись слова Богатова:
— …решим, достойны ли они вступить в комсомол. Мы принимаем в организацию новых членов. Мы должны знать, кого принимаем.
И словно ударило молотком по виску:
— Емельянов!
— Выходи сюда, на сцену, — сказал председатель. Юра произнес эти слова негромко, смущенный глубоким молчанием. Чтобы нарушить его, он звякнул колокольчиком.
Саша шел между рядами стульев. Это был самый длинный путь в его жизни. И все же он не успел
