Кроме того, создавая «независимые движения», Гурджиев одновременно боролся с умственными и эмоциональными стереотипами своих учеников. Гурджиев сам писал музыку и сценарии танцев, многие из них были навеяны танцами дервишей, которые, как казалось, он глубоко изучил. Он написал тысячи страниц музыки, большая часть которой служила сопровождением к танцам. Когда в 1924 году Гурджиев повез группу своих учеников в Соединенные Штаты, его «объективные танцы» вызвали определенный интерес. Многих привлекла их новизна, ибо в них не было ничего общего с методиками Далькроза, Рудольфа Штайнера, Айседоры Дункан или кого-либо из других новых реформаторов; английский писатель Ллуэллин Поуис описал пребывание Гурджиева в Нью-Йорке и то впечатление, которое там произвели его танцы, в своей книге «Вердикт Брайдлгус», где, в частности, говорилось:
«Знаменитый пророк и маг Гурджиев появился в Нью-Йорке в сопровождении А. Р. Ореджа, который играл при нем роль святого Павла. Мне случилось наблюдать за Гурджиевым, когда тот курил неподалеку от меня, у входа… Он напоминал маклера, но в то же время что-то неуловимое в нем странно действовало на нервы. Это ощущение было особенно явным, когда на сцену выходили его ученики, подобные выводку кроликов, загипнотизированных взглядом хозяина-шарлатана».
Я слышал из различных источников много сходных откликов. Говорили, будто танцоры похожи на затерроризированных мышей, добавляя, что об этих танцах невозможно судить с эстетической точки зрения. Тем не менее некоторые находили их красивыми, тем более что они не были окружены обычной сценической атрибутикой.
Танцоры носили очень простые туники и панталоны. Один из них мне рассказывал, что ощущение гипноза происходило от сильной концентрации внимания, которой требовал каждый сеанс. Не только их тела находились в движении, но каждый из трех центров должен был также контролироваться сознанием, а их координация была возможна лишь при огромном усилии воли».
ТАКИМ образом, благодаря необычным публичным выступлениям в Париже и Нью-Йорке, Гурджиев привлек к себе внимание французских и американских интеллектуалов. В то же время Успенский читал В Лондоне цикл лекций о теории и методах, перенятых им у Гурджиева, которые собрали многих писателей, художников, психологов и просто светскую публику. Западная интеллигенция примерно за один год оказалась, в полном смысле этого слова, заинтригованной Гурджиевым. Его танцы и «движения» были, безусловно, лишь внешней стороной работы над собой, проводимой в Авонском Аббатстве. Было сделано все, чтобы наделать шуму вокруг этих упражнений, комментировать их неясно и двусмысленно, дабы привлечь к ним больший интерес. В действительности речь шла лишь о том, чтобы заинтриговать публику. Для Гурджиева был важен не материальный успех, и, организуя свои сеансы, денег он не жалел. В театре на Елисейских Полях в течение двухчасового представления бил фонтан духов. В 1917 году Гурджиев отказался продолжать работу тайно, в сопровождении лишь нескольких, тщательно отобранных учеников. Он предпочел взбудоражить западноевропейские умы, погрязшие в косности и рутине, цирковыми представлениями или ярмарочными фокусами. Он делал все, чтобы подогреть интерес к собственной персоне.
Успенский совершенно правильно утверждает, что за всеми этими шумными представлениями стояли те же эзотерические поиски, что и в период путешествий в Азию и тайного учительства в маленьком домике в Ессентуках. Но методика изменилась, превратившись» в карикатуру на поиски, которые, как нам кажется, требуют тайны.
Манеры тайновидца и замашки балаганного зазывалы странным образом перемешивались в действиях Гурджиева, к смущению его прежних учеников и большому соблазну огромного числа западной интеллигенции, которую после военных потрясений уже не удовлетворяли формы познания, присущие современной цивилизации.
Я проделывал некоторые «движения», сходные с теми, которые были предложены интеллигентной публике Парижа и Нью-Йорка в тот период. Я знаю, каких усилий они стоят. Проделать их все равно что подвергнуть распятию все свое существо. Представьте себе, что вы совершаете движения, противоречащие одно другому. Это само по себе очень трудно и предполагает определенное владение своим телом. Представьте себе, что в тот же момент вы начинаете, ритмизируя свои движения, производить очень сложный умственный подсчет, который вызывает в вас бунт, ибо не соответствует привычной арифметике (счет, где один и один три, дважды два пять, три плюс три семь), причем малейшая ошибка одного из участников может разрушить все хореографическое единство. Представьте, наконец, что в то же время все ваши эмоциональные способности должны быть сосредоточены на заданной теме, эмоциональная значимость которой должна быть вами при этом глубоко прочувствована (скажите, к примеру, про себя: «Господи, помилуй!» и прочувствуйте, что вы говорите), и вы получите некоторое представление о той работе, свидетельством которой являлись эти танцы, сопровождаемые музыкой. Каждая нота при этом должна быть интерпретирована согласно ссылкам на самые высокие интеллектуальные традиции, как символ одной из многочисленных ситуаций человека в космосе. Мы выходили с этих сеансов разбитые, но освобожденные от нашего обычного «я», становясь при этом, особенно восприимчивыми к «другим вещам», и как бы наделенные божественной свободой. Точнее говоря, мы чувствовали себя «расчеловеченными». Я знаю женщину, которая «не узнавала» своего мужа, когда он возвращался с таких сеансов, ощущала себя покинутой, будто вдова, и отправлялась плакать к себе в комнату, а потом возвращалась, поджидая у приоткрытой двери, когда ее муж вновь «вочеловечится».
В дальнейшем мы приведем более полные свидетельства этих «сеансов с движениями». Здесь я стремился лишь показать, что интерес, вызванный представлениями в Париже и Нью-Йорке, был обусловлен не только необычностью исполняемых танцев. Самые интеллигентные зрители безошибочно угадывали за ними методику разрушения основ классической психологии и яркое свидетельство бунта против того, что мы называем на Западе, злоупотребляя этим термином, «человеческой личностью». Вот что вызывало жгучее любопытство многих умных людей ко всему происходившему в Авонском Аббатстве.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЧТО УВИДЕЛИ ИНОСТРАНЦЫ
СПУСТЯ месяц после показов в Америке нью-йоркский журнал «Сенчури» попытался открыть глаза широкой публике на некоторые аспекты личности Гурджиева и особенности жизни в Аббатстве. Рассказу Э. Бекхофера, который впоследствии вынужден был порвать всякую связь с Гурджиевым и его учениками, было предпослано нижеследующее редакционное вступление:
«В послевоенные годы, годы душевных и духовных разочарований, тысячи мужчин и женщин во всем мире испытывают смутное желание примкнуть к какой-нибудь вере, к какому-нибудь необычному культу, способному вернуть им смысл жизни. Для основателей этих культов годятся любые странности, лишь бы завербовать как можно больше последователей. В «Институте гармоничного развития Человека», основанном Гурджиевым, осуществляется один из самых красочных культов нашего времени. Недавно Гурджиев начал вербовать учеников и в Соединенных Штатах. Мы представляем здесь историю этого культа, во-первых, потому, что речь идет о захватывающей истории, а во-вторых потому, что она показывает, в каком смятении находятся современные умы».
ИЗ ВСЕХ мистиков, которые оказали значительное влияние на Европу в последние десять-двенадцать лет, особенно в самое последнее время, ни один, по-видимому, не вызвал такого интереса, как Георгий Иванович Гурджиев, основатель «Института гармоничного развития Человека» в Фонтенбло, вблизи Парижа. Я делаю исключение для Распутина, ибо его мистицизм был несколько особой природы и своей известностью он был обязан скорее политическому, чем духовному влиянию.
Хотя «Институт» Гурджиева существует во Франции всего около года, нет ни одного представителя интеллектуальных кругов в Англии (если говорить только об этой стране), который не сгорал бы от желания
