Начать с того, что эта «космическая эпопея» относится к разряду произведений, которые принято называть «нечитабельными». Чудовищный синтаксис, бесконечные занудные повторы, множество громоздких неологизмов, которые невозможно произнести вслух, не сломав себе при этом язык, беспрестанные и почти болезненные потуги на юмор, то и дело сквозящее между строк идиотическое и недостижимое желание переплюнуть Рабле, Свифта и Вольтера — все это способно отвратить от «Вельзевула» самого храброго читателя. Приведу, в виде иллюстрации, всего один небольшой пассаж. «Итак, мой мальчик, — (обращается бывший космический мятежник к своему внуку), — главной особенностью «Вездесущего Окиданока», в данном случае, является то, что процесс «Джартклом» происходит в нем внутри организма каждого существа, но не от пребывания в контакте с эманациями какого-либо большого космического сгущения; факторы эти для этого процесса в организмах существ являются результатами либо сознательных процессов «Партдолг — обязанность» самих существ — об этих процессах я подробно объясню тебе позднее, — либо того процесса Самой Великой Природы, который существует во Вселенной под именем «Каркулионарниан-актуализация», что значит «Получение-требуемой- полноты-вибраций-путем-приспособления»[13]. И таким — или даже еще более «изысканным» — языком написана вся книга! Если же все-таки удается прочесть эту ахинею хотя бы «по диагонали», оказывается, что суть ее сводится к немногим — и довольно незамысловатым — положениям. «Великий Вельзевул», как его именует автор, пострадавший за «вмешательство в то, что его не касалось», оказывается величайшим мудрецом, а кроме того, талантливым «космическим администратором», наблюдающим за порядком в захолустной солнечной системе «ОРС», в которую входит планета Земля. Земляне, люди, или, по терминологии Вельзевула, «трехмозговые существа», — всего лишь несовершенное подобие его собратьев: «Внешние покровы трехмозговых существ этой планеты Земля близко походят на наши собственные, только, прежде всего, их кожа немного тоньше, чем наша, и затем, во-вторых, они не имеют хвоста, а их головы без рогов. Наихудшее у них — это их ноги, а именно то, что они не имеют копыт…»[14] Впрочем, когда-то люди все-таки имели хвост и, соответственно, обладали куда более здравым рассудком, чем их теперешние потомки; но случилось так, что в незапамятные времена некая «Высочайшая Комиссия», состоявшая из «Ангелов и Архангелов» (надо полагать, ангелов падших, служителей Вельзевула), внедрила в основание хвоста «трехмозговых существ специальный орган, с таким свойством, чтобы <…> они воспринимали реальность шиворот- навыворот»[15]. Впоследствии этот орган (Вельзевул называет его «кундабуфером») был удален, но люди так и остались жалкими полуавтоматами, лишенными воли и разума, — их единственное спасение в том, чтобы довериться мудрости Вельзевула, принять его учение, гласящее, что «весь наш мир и, конечно, люди в нем — не что иное, как иллюзия, и что подлинность и реальность мира являются «мозолью», и, кроме того, мозолью, растущей на большом пальце нашей левой ноги. Кроме этой мозоли ничего не существует в мире, все только кажется этим «психопатам-в-квадрате»[16].
Таким образом, глубинный слой «философии» Гурджиева представляет собой не что иное, как примитивнейшую форму сатанизма: Бог, или, как выражается Вельзевул, «Его Бесконечность», не озабочен поддержанием миропорядка и вообще никак не проявляет себя; Космосом управляют подозрительные «комиссии», по своей воле перекраивающие как Вселенную, так и человеческую природу: их путь — это, как мы помним, «путь против природы, против Бога». Читая «Рассказы Вельзевула своему внуку», нетрудно заметить, что в образе главного героя автор вывел самого себя — вывел таким, каким бы он был, если бы «Его Бесконечность» даровал ему власть не над жалкой группой «психопатов-в-квадрате», а над всем человечеством, над всей Землей.
Вопреки бесчисленным измышлениям, приписывающим Гурджиеву контакты с заправилами Третьего рейха, никаких достоверных фактов, подтверждающих это, не существует. Он довольствовался абсолютной властью над угодившей в его хитроумные тенета «паствой», которую разминал в бесформенную массу, лепил из нее то, что ему было нужно, выжимал из нее все соки. Доктор Янг, один из цитируемых Повелем «свидетелей обвинения», изумляется тому, «какой власти может достигнуть человек, обретая магические атрибуты «Всемогущего Отца» или проецируя на окружающих свой, по терминологии Юнга, магический архетип. В результате подобного переноса люди теряют способность к критике, ибо и сами бессознательно стремятся подменить учителя Отцом. «Гуру», как называют в Индии учителей, всегда прав. Он непогрешим. Каждый поступок мага имеет тайный, сокрытый от всех смысл»[17]. Лишь редкие люди, соприкоснувшиеся с Гурджиевым, находили в себе достаточно духовных сил и здравого смысла, чтобы трезво оценить его истинный характер и цели его деятельности. Учение Гурджиева, пишет один из таких здравомыслящих «свидетелей», — это «нечто путаное, сомнительное, эклектичное, как если бы метеоролог основывался одновременно и на теории электричества, и на вере в Юпитера». «Это совсем не тот чудотворец, который нам нужен, — вторит ему другой, — а какой-то антихрист, чудотворец навыворот, соблазнитель». Предлагаемый им «четвертый путь» — это путь тупиковый, «дорога в никуда»: «нетрудно догадаться, что добровольно вставший на путь от «механического существования» к «истинному бытию» рискует окончательно порвать свои связи с миром, причем ничего не получив взамен». Непричастные к «педагогической» практике Гурджиева люди, посетившие балетные представления его «труппы» в Америке — это было в конце 20-х -начале 30-х годов, — единодушно отмечали ирреальный, фантасмагорический характер этих зрелищ, действующими лицами которых были как бы уже и не люди, а расчеловеченные существа, живые марионетки вроде тех, которых изобразил Владимир Ковенацкий на литографии, упомянутой в начале этой статьи. Иногда, в редкие миги просветления, ученики Гурджиева сознавали цену, заплаченную ими за причастность к его «доктрине», за способность «точного воздействия на двигательные центры и глубокого осознания собственного тела». «Мы выходили с этих сеансов разбитые, но освобожденные от нашего обычного «я»… — свидетельствует один из них. — Точнее говоря, мы чувствовали себя расчеловеченными». «Теперь я окончательно понял, что такое Гурджиев и его «Институт», — вторит ему другой. — Там тебе постоянно попадаются отметины копыт и рогов». А третий подытоживает все эти горькие прозрения в замечательной формуле, использованной в заголовке данной статьи: «Я не без некоторого восхищения считал нашего учителя маленьким кузеном Люцифера…»
Так кто же он такой, этот уроженец Закавказья, завсегдатай парижских кафе и нью-йоркских салонов, опутавший весь мир сетью своих «школ» и «групп»?
Ответ на этот и на многие другие вопросы читатель найдет в широко документированной и блестяще написанной книге Луи Повеля «Мсье Гурджиев», уникальном своде сведений о жизни и учении одного из самых загадочных ересиархов всех времен и народов.
Не имеет смысла касаться, даже вскользь, подробностей деятельности Гурджиева после его переезда в Европу, поскольку они досконально изложены в книге Повеля, причем изложены с различных, подчас взаимоисключающих точек зрения, благодаря чему создается достаточно объективный, стереоскопически объемный образ загадочного человека, именовавшего себя «Темным», «Черным греком» и, «наконец, просто «Учителем танцев». Скажу лишь, что «бытовая обстановка» и «производственная практика» в Авонском Аббатстве в Фонтенбло близ Парижа, где окончательно обосновался Гурджиев со своими учениками в начале 20-х годов, могут, в известной степени, служить прообразом тех зловещих перемен в жизни русской деревни, да и всей России вообще, которыми десятилетие спустя закончилась проводившаяся Сталиным «коллективизация». Знакомясь со «свидетельствами» людей, добровольно пошедших в рабство к Гурджиеву, отдавших ему все свои сбережения, обрекших себя на тяжкий и бессмысленный труд в Аббатстве, невольно вспоминаешь не только о «колхозных буднях», но и о трагических подробностях постройки Беломорканала. «Этому тяжкому труду, — пишет доктор Янг, — мы посвящали тринадцать-четырнадцать часов в сутки. Перед нами стояла единственная задача — преодолевать трудности, совершать усилия… Нередко после занятий Гурджиев опять отправлял нас на строительные работы, и мы трудились до двух-трех часов утра при свете прожекторов, прикрепленных к балкам. Мы никогда заранее не знали, во сколько нас отпустят спать… Случалось, что нам за неделю удавалось поспать всего три-четыре часа, а бывало, что и один. Дни напролет приходилось копать, рыхлить землю, возить тачку, пилить или рубить деревья; нередко наутро так деревенели руки, что пальцем не пошевельнешь. Попробуешь сжать кулак — пальцы так сами и распрямляются с сухим треском». Пусть читатель, знакомый с «Архипелагом» Солженицына, еще раз перелистает главы, посвященные строительству «Беломора», и поразится сходству обстановки на этой «стройке века» с обстановкой, царившей в «Институте гармоничного развития Человека» в гурджиевском Аббатстве: «Вдруг объявляется штурмовая ночь… Как раз к концу рабочего дня ходят по комнатам
