основное дело. Невозможно было понять систему Гурджиева на уровне дискурсивного мышления, которым обычно оперирует научное исследование и философское знание. Было необходимо составить себе новую идею «знания». Это становилось очевидным как посетителям, так и ученикам на фоне сотен других впечатлений, как благоприятных, так и неблагоприятных, которые, впрочем, не имели далеко идущих последствий.
«Развитие человека, говорил Гурджиев, происходит по двум линиям: линии «сознания» и линии «бытия». Чтобы эволюция прошла успешно, эти две линии должны продвигаться вперед одновременно, параллельно одна другой и в то же время поддерживая друг друга…
Люди улавливают, что следует понимать под знанием. Они допускают, что знание может быть более или менее обширным, лучшего или худшего качества. Но это понимание они не применяют к бытию. Для них бытие предполагает только «существование», которое они противопоставляют «небытию», не понимая, что бытие может находиться на очень разных уровнях и включать различные категории. Два человека могут различаться по своему бытию больше, чем минерал отличается от животного. Это как раз то, чего люди не улавливают. Они не понимают, что знание зависит от бытия, и не только не понимают, но и не хотят понять. В западной цивилизации в особенности предполагается, что человек может обладать обширными знаниями, может, к примеру, быть выдающимся ученым, автором больших открытий, человеком, двигающим науку, и в то же время мелким эгоистом, вздорным, мелочным, завистливым, тщеславным, наивным и рассеянным. Создается впечатление, что раз ты учитель, то должен повсюду забывать свой зонтик.
А между тем это как раз и есть его «бытие». Но на Западе считается, что знания человека не зависят от его бытия. Люди придают большое значение знаниям, но они не умеют придавать значение бытию и не стыдятся низкого уровня этого бытия. Никто не понимает, что уровень человеческого знания зависит от уровня его бытия.
Если знание захлестывает бытие, оно становится теоретическим, абстрактным, неприменимым к жизни; оно даже может стать вредным, ибо вместо того, чтобы служить жизни и помогать людям преодолевать трудности, подобное знание начинает все объяснять; с этого момента оно лишь привносит новые трудности, новые волнения, новые бедствия, которых не существовало раньше…[13]
Подобный перевес знания над бытиём можно наблюдать и в современной культуре. Идея о значимости и важности уровня бытия была напрочь забыта. Никто больше не помнит о том, что уровень знания определяется уровнем бытия».
ЭТОТ урок, преподанный посетившим Аббатство, переворачивал все их предшествующие представления. Этим, мне кажется, создание «Института» в Авоне и переполох, вызванный им, знаменуют очень важный момент в истории современных идей. Такое утверждение может показаться необдуманным. Но мы привыкли смотреть на историю под углом зрения, который нам предлагают рационалисты, запоздалые эпигоны Декарта и, с другой стороны, осмотрительные церковники. В действительности же, начиная, со второй половины XIX века в Европе зародилось движение, прямо противоположное обычным методам познания, присущим нашей цивилизации. Это направление все время разрасталось, от оккультистов- романтиков до представителей восточной философии на Западе (например, дзэн-буддистов или ведантистов). Оно развивалось философами духовной традиции, от Клода де Сен-Мартена, до Рене Генона, необыкновенно обогатилось вкладом великих немцев от Ницше до основоположников феноменологии, например Гуссерля. Последний намечает основы науки «бытия», впервые вводя доказательства внутрь «мистики». Это направление удивительно разрослось благодаря физикам и математикам авангарда. Начав с наблюдения заданным движением, можно было бы наметить истинную историю современных идей. В этой истории Гурджиеву принадлежало бы очень важное место.
Дело Гурджиева продолжалось в гораздо менее скандальной форме и после закрытия «Института гармоничного развития Человека», когда он решил больше не привлекать к себе внимания широкой публики. Именно в этот период я принял в нем участие, как и все те, чьи воспоминания вы прочтете в третьей части этой книги. Но в первый период деятельности Гурджиева на Западе все было организовано словно напоказ, чтобы шокировать как можно больше интеллектуалов, восстать против западной образованности, философских концепций, психологии, морали, религии, эстетики «элиты» в этой части земного шара. Это было нечто вроде смеха превосходства, выражения веселой и свободной воли, царственной манеры плевать на наши классические представления о знании, о человеческой личности, человеческой свободе, уважении к личности, это была пламенная решимость необыкновенной личности, обладающей неимоверной жизненной силой.
1923 год во Франции заслуживает того, чтобы быть отмеченным особо. Именно в это время основывался сюрреализм как тайное общество, которое, открыто, предприняло работу по разрушению общепринятой психологии, языковых условностей, концепций человека и его взаимоотношений с миром, свойственных так называемому «цивилизованному» Западу; эта работа, безусловно, некоторым образом близка бунтарству, публично предложенному Гурджиевым.
«Жить и перестать жить два иллюзорных решения. Истинное бытие вне этого», пишет Андре Бретон. Я прекрасно знаю, какие важные различия следует делать между целями и методами сюрреализма и целями и методами Гурджиева. Тем не менее, важно отметить, особенно для тех, кто верит в совпадения, что 1923 год во Франции может быть удивительным образом вписан в ту пока неявную историю идей, о которой я говорил выше.
ПОЛАГАЮ, что эти замечания, хотя их трудно было сформулировать такому человеку, как я, не обладающему серьезной современной философской подготовкой и лишенному умения пользоваться абстрактной терминологией, были, тем не менее, необходимы. Если вам удалось проследить за ними, несмотря на неуклюжесть изложения, вам будет небезынтересно прочитать следующую статью. Речь идет о заметке, опубликованной в наиболее серьезной и влиятельной французской газете той эпохи «Ле тан» Левинсоном, который, как меня уверяют, находясь под другим именем, прекрасно знал Гурджиева. Он защищает западные способы мышления и все те интеллектуальные условности, на которых базируется «западная цивилизация». Можно предположить, что эта газета была в некотором роде проводником конформистских идей во Франции в течение полувека, поэтому такая яростная защита в этом печатном органе приобретает, как нам кажется, особое значение.
«В НАСТОЯЩЕЕ время можно увидеть представление, имеющее безусловный интерес: Гурджиев, мистагог и целитель, проводящий демонстрацию созданного им «Института гармоничного развития Человека». Он показывает нам около тридцати европейских юношей и девушек, одетых в белые индусские одежды. Они напоминают картину торговли рабами в эпоху берберских корсаров. Эти ученики производят то все одновременно, то группами гимнастические движения, частично действительно заимствованные из обрядов и литургической хореографии Востока. Они выворачивают голени, потом учащают удары ногами, особым образом двигают руками, которые при этом очень напряжены. Они резко поднимают и опускают руки с застывшими запястьями и распрямленными пальцами и т. д. Разумеется, оригинальность этих немногочисленных экспрессивных форм весьма относительна; так, те из них, которые программа приписывает Кашгару, мало чем отличаются от афганских церемоний. Не говоря уже о большом сходстве с упражнениями и ритмическими играми Института Далькроза. Мы уже видели подобные «народные хороводы Востока» на рекламных проспектах вышеуказанного заведения. И вместо того чтобы искать эти «трудовые танцы» в далеких туркменских деревнях, можно было бы почерпнуть представление о них в весьма распространенном немецком труде «Работа и ритм». Что, прежде всего, поражает в этих упражнениях, так это, кроме отдельных движений, именно сильное воздействие ритма. Воздействие гипнотическое, ибо ученики отбивают такт и кружатся как завороженные. Они на- поминают древних славян из «Весны священной» в постановке Нижинского, а также кукольных рождественских танцоров. Будто заключенные, выведенные на прогулку, они выполняют эти движения безрадостно и без улыбки. От них веет страшной тоской, ибо нас инстинктивно отталкивает зрелище, где воля полностью уничтожена внушением. Каждый раз, когда заканчивается эпизод, кажется, что у актеров внутри что-то обрывается, они становятся невзрачными и подавленными. В буклете я вычитал, что чудодейственный доктор выпрямляет и воодушевляет личность. На самом же деле он просто дает этим манекенам иллюзию свободы.
Особенно меня обескуражило одно упражнение, пользующееся большим успехом: оно было связано с замиранием. Ученики, все вместе занятые каким-нибудь сложным и беспорядочным движением, должны
