Что растёт в Анэва»[740], —
и передал главе Ведомства двора императрицы, который, подписав: «Придворный третьего ранга, второй советник министра, глава Ведомства двора императрицы Минамото Фумимаса», в задумчивости сложил:
«В шуме ветра
В вершине сосны
Старую песнь различаю.
Не потому ли, что он прилетел
С восьмидесяти островов?»[741], —
после чего удалился.
Госпожа исполнила «Варварскую свирель» со всеми вариациями. Император хотел слушать ещё и ещё и подумал, что не получит полного удовольствия, если она не поиграет и в других ладах.
— Мне хотелось услышать «Варварскую свирель», и вы это произведение полностью, как мне кажется, сыграли. А сейчас настройте инструмент в другой лад и сыграйте на этом пире ещё одну пьесу. Больше я вас просить не буду, — сказал он.
Госпожа, настроив кото в лад рицу, сыграла «Нанкаку».
— Мне остаётся только горевать о том, что на протяжении столь долгого времени я вас не слышал, — сказал император. — Но отныне всякий раз, как я буду устраивать праздник, приходите сыграть одну пьесу. И без праздников, в то время, когда распускаются весенние и осенние цветы, когда так прекрасны деревья, в полные очарования вечера дайте мне слушать великолепную музыку. И пусть вы будете играть на каждом празднике в течение тысячи лет, вы не сможете сыграть всего, что знаете, — вот что приводит меня в восхищение! Жизнь человеческая ограниченна, и то, что я должен буду умереть, так и не услышав всего, что вы умеете, что не истощится и за тысячу лет, — это наполняет мне сердце сожалением. Ах, если бы мы оба могли жить тысячу лет!
Кто будет
Шуму ветра
В вершине
Тысячелетней сосны
Вечно внимать?
Госпожа ответила:
— Хочется мне,
Чтобы этого ветра прохладой
Долго ты наслаждался
После того,
Как засохнет сосна.
Кому, кроме вас, могу я такое пожелать?
— Печально только то, что человеческая жизнь лишена постоянства, — вздохнул император. — Если бы вы были деревом, я бы всегда мог слышать звуки вашего кото в шорохе листвы, и в щебетании птиц, которые сидели бы на ветвях этого дерева, и в звоне цикад. Если бы вы были горой, я постоянно слушал бы кото в шуме ветра, если морем или рекой — в рокоте вздымающихся волн. Ян Гуйфэй и император в седьмой день седьмого месяца во дворце Вечной жизни клялись друг другу в верности за гробом[742], мы же поклянёмся сейчас во дворце Человеколюбия и Долголетия. Не думайте, что наша клятва будет менее прочной, чем та, которая была произнесена во дворце Вечной жизни. — И говоря о печали нашего существования, император произнёс:
— Тысячу лет суждено
Сосёнкам юным
Врозь простоять.
Не лучше ль в речке водой
Вместе струиться?
Думайте и вы так, как я…
— Внимаю вашим словам, но поверить им не могу[743], — ответила она. —
Вряд ли возможно,
Чтоб обмелело глубокое дно
Или мель превратилась в пучину…
Но стали же заводью
Асука быстрые воды.
Только это меня и беспокоит. Как бы я желала, чтобы глубокими оказались эти клятвы!
— Удостоверьтесь сами, мелки ли мои чувства, — сказал император. —
Что если вместе
Струиться,
Как Сиракава поток?
Есть ли река
Её полноводней?
Тем временем был отдан приказ Службе императорских трапез, и в покои внесли прекрасно накрытые столики. Внесли сорок подносов из светлой аквилярии и поставили на столики, покрытые великолепными скатертями. Об утвари говорить нечего, так она была красива. Подали фрукты и сушёные лакомства, на вид обыкновенные, но вкус их был совершенно особый.
Император сказал Санэёри и военачальнику Императорского эскорта:
— Всё приготовлено превосходно, но сегодня моя гостья играла на кото так изумительно, что отправьтесь в Службу трапез и передайте, чтобы всё было приготовлено ещё изящнее. Пусть выберут самые лучшие плоды.
Господа отправились выполнять приказ, и никогда ещё столики не были накрыты великолепнее.
