Набегает белая волна.
Нет спасенья от тоски
Рыбаку. Ведь сын его
В море навсегда исчез»,[200] —
написал он стихотворение.
Второй военачальник Левой личной императорской охраны сложил так:
— Не напрасно назвали берег,
Где белые волны встают беспрерывно,
Бухтой Таго…
Ведь это всё, что осталось
На память о сыне.
Помощник военачальника Левой дворцовой стражи сложил так:
— Страна Суруга далеко,
Там бухта Таго…
Но и здесь к берегу льнут
Белые волны, как будто
Помнят они о милом ребёнке.
Госпожа с Первого проспекта, стеная не меньше министра, всё это время ожидала: «Может быть, он придёт сегодня? Может быть, сегодня?» Но Тикагэ не приходил.
Однажды вдова, раскидав подушки, легла прямо на пол. Глядя на колышущиеся цветы мисканта, которые как будто манили её к себе, она пробормотала:
— Мне, ждать уставшей,
Вдруг показалось,
Что ты поманил меня рукавом.
Но нет — то ветер холодный
Колышет мисканта цветы.
Чувствуя, как пронизывает её холод, она написала министру письмо:
«Не хотела я больше писать Вам, но ведь говорят: „Бессердечный человек меня больше не навещает”[201], — поэтому не могу удержаться. Какую этот ветер наводит тоску!
Гложет скорбь сердце.
Помню, как осенний ветер
Изредка моё жилище посещал.
А сейчас ужасным ураганом
Он вдаль несётся»[202].
Тикагэ ответил ей так:
«‹…› и в сердце, которое ни о чём не помнит.
Когда бы с осени приходом
Листья деревьев не теряли
Своей красы,
Тогда бы ветерок капризный
Не покидал цветов.[203]
Живите с миром!»
— Что за бесчувственное сердце! — зарыдала вдова. — Горе мне! Похоже, он бросил меня совсем. Если он так решил то, сколько бы я о нём ни думала, всё напрасно.
«От белой росы
Никнет хаги осенний цветок.
О, сколь ни пылай,
Прекрасный багряник, любовью к нему,
Ответа не будет тебе.[204]
«В течение семи лет министр навещал вдову, и чтобы его ублажать, она каждый день без счету тратила деньги. За эти годы они все вышли, и вдова совершенно разорилась. Слуги её нашли себе места у других господ, некоторые из окружавших её дам вышли замуж. Осталась одна служанка, по имени Ёмоги[205], которую раньше вдова считала неотёсанной, не знающей этикета. «Как же я её оставлю? — думала Ёмоги, — если и я уйду, кто же будет ей прислуживать?»
От прежнего богатства уже ничего не осталось, кроме кото, которое когда-то Тосикагэ преподнёс её покойному мужу. Вдова и его продала генералу Личной императорской охраны Минамото Масаёри за десять тысяч коку риса[206], но и этот рис кончился.
Тикагэ соблюдал посты, предавался аскезе. Он построил дом в уединённом месте в горах и подолгу жил в нём. Из дома видна была гора Хиэй, селения Сакамото и Оно, поблизости протекала река Отова, рядом слышался однообразный шум водопада. Даже беспечному человеку здесь стало бы грустно. В этом доме и жил Тикагэ, изнывая душой. «Вряд ли я останусь долго в этом мире, — подумал он как-то. — Надо сделать необходимые распоряжения».
Прежде всего в поминание своей жены он велел переписать все сутры, начал строить пагоду с изображением Бодхисаттвы несметных сокровищ[207] и заказал поминальные службы по себе, которые должны были служить после его смерти, и по Тадакосо. «Если он ещё жив, — подумал отец, — это избавит его от страданий. Если среди людей его уже нет, это укажет ему дорогу в другом мире».
Все вещи Тадакосо он решил отдать монахам в уплату за чтение сутр. Тогда-то и обнаружил он письмо, которое сын его написал перед уходом в горы и положил на кото. Тикагэ был потрясён, грудь его
