В конце концов он совсем перестал есть. Так прошло несколько дней.
— Я хотел бы съесть мандарин, но сорви его где-нибудь в другом саду, а не у нас, — попросил он жену.
Была середина пятого месяца, и нигде, кроме его сада, мандаринов не было. Не говоря ни слова, Токумати сорвала один и дала больному. А их ребёнок, которому было тогда пять лет, разозлился за что-то на мать и рассказал отцу о том, что она сделала:
— Я ей сказал: «Расскажу батюшке, что ты сорвала мандарин в нашем саду», — тогда она дала мне чумизу и рис, чтобы я молчал.
Такамото и без того был очень слаб, а когда услышал эту душераздирающую новость, чуть не лишился чувств.
— Какой позор! Что скажут люди, когда узнают о том! — разгневалась Токумати. — Ребёнок разозлился на меня и в отместку насплетничал тебе…
Такамото не суждено было умереть, и он выздоровел.
Токумати же вскоре после этой истории задумалась о своём положении: «Я вышла замуж за знатного человека, но всех здесь, начиная с себя самой, я одеваю на те деньги, которые зарабатываю торговлей. Подыщу-ка я себе более подходящего мужа», — и она покинула дом Такамото.
При Токумати слуги за работу получали от неё плату, а теперь они стали требовать денег у министра. В конце концов он решил: «Человеку на государственной службе неприлично обходиться без слуг. Отныне я буду заниматься только возделыванием своих полей и оставлю в доме лишь одного или двух слуг».
Министр подал в отставку, сказав при этом:
— Такой ничтожный человек, как я, не должен занимать столь высокого места. Мне подобает жить, как живут люди в горах, и обрабатывать свою землю. Прошу разрешения оставить должность. Я хотел бы вместо этого получить провинцию.
— Пусть так и будет, — решил император.
Такамото был освобождён от должности министра и ему пожаловали провинцию Мино.
В это время в столице уже не осталось никого, кто бы не слышал толков о красоте Атэмия, и в сердце Такамото зародилась мысль жениться на ней. Однако дать знать о себе он не мог. Размышляя, как ему поступить, он решил: «Масаёри, конечно, слышал, как обо мне судачат, — мне надо было бы изменить мой нынешний образ жизни».
Вблизи Четвёртого проспекта Такамото купил большой дом и потратил огромные деньги на его устройство. Он убрал внутренние помещения со всевозможной роскошью, для услужения нанял много красивых девушек из приличных домов, разодел их в узорчатые ткани, да и сам начал носить узорчатый шёлк, а не груботканое полотно, а есть стал не иначе как на оловянных столах и из золотой посуды. Решив, что теперь ему стыдиться нечего, он вызвал к себе даму, которая состояла при Атэмия.
— Простите, что беспокою вас. Уже давно хочу я послать письмо девице, живущей в доме, где вы служите, но робею. Живу я один, и вот подумал — прошу простить мне мою дерзость, — не переедет ли ко мне дочь вашего господина? Она может приехать сюда совсем одна, здесь у неё не будет недостатка ни в прислуживающих дамах, ни в слугах. Я отказался от своей должности и живу один, но нет ничего такого, чего бы не было в моём доме. А влиятельные чиновники часто живут в бедности.
— В самом деле, вы живёте один, а в нашем доме много девиц, и если бы вы раньше сказали о ваших намерениях, генерал, наверное, согласился бы отдать за вас свою дочь, — ответила дама, — но сейчас нет никого на выданье. Что же касается девятой дочери, то все посылают ей письма, но она пока не собирается делать выбора. Тем не менее напишите ей о ваших желаниях, а я постараюсь, чтобы она вам ответила.
Такамото приказал положить в два платяных сундука красивого шёлка и шёлковую вату.
— Это в знак благодарности и уважения к вам. — Шёлк из провинции Мино. У меня много добра из тех провинций, где я раньше служил, — добавил он и распрощался с дамой.
Наступил четвёртый месяц. Императорский сопровождающий Накадзуми оставался во власти своих желаний и всё время думал о том, что бы предпринять. Он робел Атэмия больше, чем кто-либо другой из влюблённых в неё, но выкинуть мысли о ней из головы не мог. Однажды Накадзуми послал ей письмо:
«Как остановится прилив
И море навсегда затихнет,
Тогда и я
Не буду говорить тебе
О чувствах безнадёжных.
Если бы я мог перестать думать о тебе, я бы и этого не написал».
Атэмия ничего ему не ответила.
Однажды Накадзуми всю ночь провёл на веранде дома, в котором жила его сестра. Он беседовал с прислуживавшими Атэмия дамами и вдруг воскликнул:
— Какая долгая ночь! Никак не наступит рассвет!
В этот момент начала куковать кукушка.
— Ведь говорят: «Голос плачущей кукушки»[270]. А вы жалуетесь, что никак не рассветёт, — заметила дама по прозванию Сёнагон.
— Кукушка милая,
От жалобного крика твоего
Рассеивается ночь.
Но вот сейчас поёшь ты,
А тёмен всё восток[271], —
сложил императорский сопровождающий.
— А для нас всех сегодняшняя ночь… — возразила Сёнагон, —
Подожди же, кукушка!
Ещё не успел заснуть
Путник усталый.
Но ты уже поёшь,
И на небе брезжит заря.
Накадзуми заметил, что одна ветка на сосне вся заткана паутиной, на которой сверкают капли росы. Он осторожно отломил её и, повернувшись лицом к комнате Атэмия, произнёс:
— Прождал я всю ночь,
Не зная, где спать ты легла.
Давно уж светает.
О, как счастлива ты,
Что можешь спать безмятежно![272]
