и ему случалось убивать своих противников. Я этого не знал, но, видит Бог, и зная, я поступил бы так же! Мой приятель сказал шепотом, чтобы я немедленно принес извинения этому мерзавцу, или тот убьет меня. Я отказался. Я понимал, что скорее всего меня убьют. Разум мой вопил, в голове шумело от ужаса, но сердце было спокойно. Я знал, что поступаю, как положено честному человеку и дворянину.
– Прекрасно, – сказал он. – Встречаемся завтра, в одиннадцать, за заставой Шлиссельбургского тракта.
Мне хотелось жить, я чувствовал, что живу последний день. И знаете что? Я вызвал его, но я не собирался убивать. Конечно, я никому об этом не сказал, но я действительно не хотел убивать. Подумал: выстрелю в воздух или, чтобы не болтали лишнего, мимо. Вряд ли попаду, я пистолет держал раза два, баловался по молодости… Глупо, скажете вы? Какой смысл стреляться, если убивать не хочешь? Но тогда я думал именно так. И Дарье я ничего не сказал. Солгал. Сказал, что еду по делам.
Все случилось точно так, как предсказала цыганка. Мы стрелялись. Я промахнулся, а он нет. Пуля попала мне под сердце, я захлебывался кровью и чувствовал, что умираю. Но знаете: страх ушел, поскольку я вдруг осознал, что все не зря, что жизнью я выкупил ее, избавил от всего… И умер спокойно. Дальше ни похорон, ничего не помню. А потом очнулся здесь, на кладбище… И понял, что жизнь не закончилась.
Я тотчас отправился к Дарье. Не буду говорить, что со мной случилось по дороге… Вы, должно быть, знаете все это. Я не сразу понял, что стал живым мертвецом…
Ковров отвел глаза от могильного камня и взглянул на меня. Я ничего не сказал Павлу Ивановичу. Пусть закончит, вопросы потом.
– Все равно, пусть мертвый, я хотел увидеть ее. Пусть хоть так, но – увидеть, вы понимаете?
Еще бы.
– Само собой, у меня не было денег на извозчика. Мертвецам не дают… – Ковров усмехнулся. – А зря. В Греции, кажется, мертвецам монету в рот кладут. Очень правильный обычай… Так вот, я пошел пешком. Через весь город. И никто в целом городе не заметил, что я мертв. Только собаки, которые рычали, но боялись укусить. В доме, где жили ее родственники, никто не знал, что я стрелялся и умер. Она никому не сказала. Как я не сказал ей. Зато все знали, что она… утопилась. Кто-то сказал ей о моей смерти, и она не захотела жить… – Ковров вздохнул. – Если вдуматься: она целый мир за меня отдала. Жизнь свою и целый мир. За меня одного! А кто я есть? Человек. И разве стою я этого? Целого мира?
– Так разве вас не убили? – воспользовавшись паузой, быстро спросил я. Его «толстовщина» стала доставать. Ковров кивнул:
– Я задавал себе этот вопрос многие годы. Именно умер. Сам. Намеренно. Пусть пистолетная пуля в сердце, пусть дуэль, но я знал, чем все кончится. Значит – самоубийство. И потому мне, как и вам, дано время понять, что мы сделали не так, почему не лежим спокойно в могиле.
– А вы хотели бы лежать?
– Да. К чему такая жизнь? – Ковров обвел рукой кладбище. – Чужой мир, чужое время?
Ну, это кому как. Мне лично лучше существовать так, чем в могиле. И то, что мне дан такой шанс, я не считаю проклятием. Правда, благословением это тоже не назовешь… Но спорить с Ковровым не буду. А странно все-таки, что он воскрес. Пока мне логику высших сил не понять. Почему я, почему Ковров? Но когда-нибудь я это узнаю.
Рассказ Коврова не потряс, но заставил задуматься. Не было в нем ничего особенного, типичная история тех времен. Похожее все классики описывали. Все просто, если не считать, что рассказал ее человек, умерший почти два века назад. И еще одного совпадения. Ту утопленницу под мостом тоже звали Дарья…
– Знаете, я недавно видел одну девушку… Вернее, не девушку, а… В общем, она утонула много лет назад. И ее тоже зовут Дарья.
– Что вы говорите? – привстал Ковров. – Когда и где вы ее видели?
– Как раз на правой стороне… Переходишь через Большеохтинский мост…
– Ах, не знаю я этих названий! – схватился за голову Павел Иванович. – Место, место какое?!
– Речка там есть, в Неву впадает. Дома стоят старые, от метро недалеко… – сложно было что-то объяснять – тот район я знаю плохо. – Через речку мост есть. Говорят, там она и утопилась когда-то.
Слова разбудили не самые приятные воспоминания, и почти осязаемая дымка ужаса окутала меня.
– Быть может, это она! – воскликнул Ковров. Он был в необычайном волнении. – Андрей, прошу вас, как друга: я должен с ней встретиться!
– Ну и встречайтесь, – пробормотал я в недоумении. – Я-то тут при чем?
Ковров в отчаянии заломил руки. Похожий жест я видел в старых черно-белых фильмах. Но он не играл:
– Я не могу уйти отсюда! По крайней мере, сейчас. И потом, вдруг это не она? Тогда и вовсе… – Он посмотрел мне в лицо. – Андрей, прошу вас, окажите услугу: покажите ей это.
В мою ладонь лег маленький медальон. Странно, я ощущал его тяжесть, но одновременно видел золоченую металлическую крышку насквозь. И локон женских волос внутри. Медальон был призрачным, таким же, как и его хозяин.
– Если это Дарья, она узнает его!
Я кивнул Коврову и задумался. Вот дела. А если, действительно, она и есть та Дарья? Ничего себе: умереть более двухсот лет назад – и встретиться с любимой, но в ином облике. Она русалка, он – призрак. Романтика. Хотя в истории Коврова романтики мало. Скорей суровая реальность, горькая, задевающая душу правда.
– Молодой человек!
Я словно очнулся от тягучего, неприятного сна. Ко мне спешил человек в черной униформе. Очевидно, он видел и даже, быть может, слышал, что я с кем-то разговариваю, но лицо сохранил невозмутимое. Привык уже, наверное. Здесь всякого насмотришься…
– Лавра закрывается. Пройдите к выходу.
– Хорошо, – сказал я. – Дайте мне одну минутку. Попрощаться.
– Поторопитесь, – сказал охранник и пошел обратно. Я с благодарностью взглянул ему вслед. Приятно, когда тебя понимают.
– Вас еще видят, – с завистливой горечью проговорил Павел Иванович. – Счастливый вы человек. Меня давно никто не видит, кроме таких же, как я, мертвецов. Я пустое место, призрак, я не имею тела, но разговариваю, мыслю, чувствую. Разве не удивительно, не странно? Что тогда есть смерть?
– Странно, – быстро согласился я. Вдруг одна мысль пришла мне в голову. Я давно хотел спросить Коврова, да все откладывал. – А почему меня видят, а вас – нет? Мы же оба мертвые.
– Я – да, а вы – не совсем.
– Что? – переспросил я. – Как это: не совсем? Как можно быть «не совсем мертвым»?
– Вы не знаете? Ах да, все забываю, новое поколение… Живые могут вас видеть, пока не исполнятся сорок дней. И…
– Каких сорок дней? – пролепетал я, хотя уже догадался.
– Со дня смерти, – пояснил Ковров. – В народе сороковинами называют.
День потемнел. Небо налилось угрожающей синевой, сгустилось и ударило по голове. Я беззвучно раскрывал рот, как вытащенная на берег рыба. Ковров забеспокоился:
– Что с вами? Вы… не знали? Как же так? Вам должны были сказать… Впрочем…
Он стушевался и замолк. Да что тут скажешь? Сколько мне осталось быть видимым? Я напрягся, пытаясь вспомнить дату своей смерти, но не мог сосредоточиться. В конце концов остановился на двадцати днях. Да, примерно двадцать дней осталось. Нет, меньше. Пятнадцать! Или восемнадцать? Надо сосчитать, но цифры никак не желали складываться, и сколько дней в июне, я вспомнить не мог. Тридцать или тридцать один? Теперь даже один день имел огромное значение!
– …через сорок дней я исчезну? – ошеломленно пробормотал я.
– Нет, не исчезнете, – успокаивающе поправил Ковров. – Просто живые перестанут вас видеть и чувствовать. Как меня. В мире мертвых вы оста… Куда же вы, Андрей? Вы поможете мне?
Я обезумел. Я побежал через кладбище так быстро, как только мог, с ужасом понимая: как быстро ни беги, от судьбы не убежишь…
