сердце. Митиери улучил минуту и, оставшись с меченосцем наедине, стал его подробно расспрашивать о ней.
— Ах, несчастная, как, верно, тяжело у нее на душе! — воскликнул он. — Ты говоришь, она происходит из высочайшего рода… Устрой мне с нею тайную встречу!
— Как же так сразу! Ведь она и в уме таких мыслей не держит. Я должен сначала сообщить ей о ваших намерениях и узнать ее ответ.
— Введи меня к ней в покои, введи непременно, ведь она живет отдельно от семьи, у самых ворот…
Меченосец рассказал обо всем Акоги.
— Но у моей госпожи сейчас ничего подобного и в помыслах нет. Я слышала, кроме того, что этот молодой человек — порядочный повеса, — стала возражать Акоги. — Как же я стану уговаривать ее довериться известному ветренику?
Но, увидев, что муж раздосадован отказом, она мало-помалу сдалась.
— Хорошо, я поговорю с моей госпожой при удобном случае.
Акоги отвели для жилья тесный закуток рядом с комнатой Отикубо. Но Акоги думала, что ей, как служанке, не подобает стелить свою постель вровень с господским ложем, и уходила спать в клетушку, пол которой был еще ниже, чем в покоях ее молодой госпожи.
Был первый день восьмого месяца года.
Отикубо лежала одна на постели. Не в силах сомкнуть глаз, она послала тихую мольбу к своей покойной матери:
— Матушка, возьми меня к себе, мне так тяжело.
О, если у тебя осталась Хоть капля жалости ко мне, Вернись, возьми меня с собой Не оставляй меня в добычу Печалям горестной земли.
Так искала она утешения в напрасных жалобах. На другое утро Акоги попыталась было завести с ней разговор о любовных исканиях молодого вельможи.
— Муж мой сказал мне то-то и то-то… Что вы об этом думаете? Ведь нельзя же вам до конца ваших дней оставаться одинокой.
Девушка ничего не ответила. Акоги смутилась и не знала, как продолжать, а в это время ее позвали:
— Подай госпоже Саннокими воду для умыванья! Так и пришлось ей уйти ни с чем.
В глубине души Отикубо решила, что в жизни ей все равно нечего ждать хорошего. Несчастная сирота, потерявшая еще в раннем детстве мать, она только и мечтала о смерти. Даже если б она постриглась в монахини, ей все равно не удалось бы покинуть отцовский дом, где к ней так безжалостны. Нет, уж лучше умереть!
Тем временем меченосец отправился во дворец отца Митиери.
— Ну, что слышно насчет того дела? — нетерпеливо спросил юноша.
— Я потолковал с моей женой, а она говорит: «Так сразу тут ничего не добьешься!» Обычно если у девушки есть родители, то можно как-нибудь поторопить сватовство, но отец молодой госпожи настолько под пятой своей супруги, что навряд ли с ним столкуешься.
— Я же тебе говорил с самого начала: устрой нам тайную встречу. В такое семейство не очень-то приятно войти на правах законного зятя. Если я ее полюблю, то возьму себе в дом. А если она мне не понравится, то связь можно и прекратить под тем предлогом, что в свете пошли пересуды.
— Я узнаю ее решение и сообщу вам, — сказал меченосец.
— Ты погоди! Надо же мне посмотреть на эту девушку раньше, чем решить окончательно. Как я могу дать свое слово, не повидав ее? Ты скажи, что я, мол, человек верный, не покину ее скоро.
— Не покинете скоро? И это, по-вашему, пылкое признание в любви? — нахмурился меченосец.
— Я хотел сказать «никогда», но оговорился. — И Митиери со смехом вручил меченосцу любовное послание. — На, возьми, передай.
Тот с неохотой принял письмо и отдал его Акоги.
— Вот послание для твоей госпожи.
— Ах, что за мерзость! Нет, уж избавь меня! Я не хочу подбивать свою барышню на разные глупости.
— А ты все-таки уговори ее написать ответ. Ничего в этом нет дурного.
Акоги отнесла письмо к Отикубо.
— Вот послание от того молодого человека, о котором я вам недавно говорила.
— Что ты делаешь? Если об этом узнает матушка, разве она меня похвалит? — ужаснулась Отикубо.
— А когда ваша мачеха сказала о вас доброе слово? Вот еще была забота с ней считаться!
Отикубо ничего не ответила.
Акоги зажгла свечу и прочла письмо. В нем было только одно это стихотворение:
— Какой изящный почерк! — тихонько ахнула от восторга Акоги, но, увидев, что Отикубо осталась безучастной, сложила письмо, спрятала его в ларец и вышла из комнаты.
— Ну как, прочла твоя госпожа письмо? — полюбопытствовал меченосец.
— Нет, и не взглянула даже. Так непрочитанным я его и спрятала.
— Не понимаю. Уж все бы лучше, чем жить так, как она сейчас живет… И нам обоим, глядишь, этот любовный союз пошел бы на пользу.
Наутро тюнагон заглянул по дороге из дому в комнатку своей дочери и увидел, что на ней самое убогое платье. Только длинные черные волосы, красиво рассыпаясь по плечам, несколько скрадывали безобразие этого наряда. Отцу стало жаль девушку.
— Как ты плохо одета! Жаль мне тебя, ты совсем заброшена, но сначала ведь надо позаботиться о законных дочерях. Если подвернется тебе случай устроить свою жизнь, пожалуйста, без церемоний поступай сама как знаешь. Бедняжка, несладко тебе живется!
Отикубо от смущения не могла выговорить ни слова… Под впечатлением этой встречи тюнагон сказал своей жене:
— Сейчас я заглянул к Отикубо. На ней только одно убогое тонкое платье из некрашеной ткани. Нет ли у наших дочерей какого-нибудь лишнего старого платья? Нынче ночи такие холодные…
— Ах, я ей все время дарила наряды. И куда только она их подевала? Совсем не умеет беречь!
— Беда с ней! Отикубо рано лишилась материнских забот и к тому же, видно, неряшлива по натуре, — с досадой воскликнул тюнагон.
Госпожа Китаноката велела падчерице сшить парадные хакама для младшего зятя.
— Уж постарайся, сшей как можно лучше. За труды я подарю тебе хорошее платье.
Восторгу девушки не было границ. Она сшила хакама [9] быстро и так красиво, что мачеха осталась довольна и подарила ей со своего плеча старое шелковое платье на вате, украшенное ткаными узорами.
Стояла осенняя пора, когда ледяной ветер пронизывает до костей и не знаешь, как укрыться от холода. Отикубо так зябла, что обрадовалась и этому жалкому подарку. Видно, бедственная жизнь уже надломила ее гордый дух.
У младшего зятя, куродо, был горячий нрав. Он громко возмущался всем дурным, но зато и до небес превозносил все хорошее. Вот и теперь тоже он не поскупился на похвалу:
— Превосходная вещь! Отлично сшита!
Прислужницы пересказали его слова мачехе.
— Потише, не так громко! — прикрикнула она на них. — Еще, чего доброго, Отикубо вас услышит. Она и без того зазнается. Таких надо держать построже. Счастье для нее, что ей приходится услуживать другим, а то она возомнила бы о себе неизвестно что.
Женщины тихонько шептались между собой: — Как только госпоже не совестно так безжалостно говорить о такой милой и скромной девушке!
