«Ах, вот оно что! Дождь, видите ли, помешал! А разве не говорит старая песня:
Но у господина сакон-но сесе нет сердца! Ты пишешь самым беззаботным образом, что явишься к нам один. Навлек на мою госпожу такое несчастье, а самому и горя мало! О, недаром поется в песне:
Так он не изволит прийти даже на третью ночь! Ну и пусть!»
Отикубо написала только:
Письма эти были доставлены поздно вечером. Уже минул час Пса [19].
Когда Митиери при свете огня увидел стихотворение Отикубо, его сердце переполнилось жалостью к ней. Прочтя письмо жены меченосца, он заметил:
— Здесь много несправедливых упреков, но ведь нынче и в самом деле третья ночь! Пропустить ее не предвещает ничего хорошего.
Дождь полил еще сильнее. В печальной задумчивости юноша полулежал, опершись щекой на руку.
Меченосец, тяжело вздохнув, собрался было отправиться в дорогу один, но Митиери окликнул его:
— Подожди немного! Ты что хочешь делать? Идти туда?
— Да, я хочу сказать им несколько слов в утешение.
— Ну, в таком случае и я с тобой.
— Вот это отлично!
— Достань мне большой зонт. Я сейчас переоденусь. — И с этими словами Митиери прошел в глубь дома, а меченосец отправился искать зонт.
Между тем Акоги, не зная, что Митиери решился прийти пешком, несмотря ни на что, громко жаловалась:
— Ах, проклятый дождь!
Отикубо увидела, что Акоги выходит из себя от досады, и, стараясь скрыть огорчение, спросила:
— Отчего ты так бранишь его?
— Да, если б он еще моросил понемногу! Так вот нет же, как назло, хлынул потоком, противный!
Отикубо еле слышно прошептала слова из одной песни о любви:
«Что у нее на сердце?» — смутилась Акоги и молча прилегла, подперев голову рукой.
Между тем Митиери скинул с себя верхнюю одежду, надел взамен простое некрашеное платье и пустился в дорогу в сопровождении одного только меченосца. Спрятавшись от дождя вдвоем под одним огромным зонтом, они потихоньку открыли ворота и крадучись вышли на дорогу.
Стояла непроглядная тьма. Спотыкаясь, путники еле брели по скверной, усеянной выбоинами дороге, как вдруг на перекрестке им попалась навстречу ватага каких-то челядинцев с факелами в руках.
Крича во все горло, они сгоняли прохожих с дороги; видно, должна была проехать важная персона.
Улица была такая тесная, что укрыться от них было негде. Митиери и меченосец попробовали было пройти незамеченными вдоль стены, прикрываясь зонтом, чтобы их не узнали в лицо, но стражники загалдели:
— Эй вы там, прохожие люди! Куда это вас несет ночью в темноте под проливным дождем? И почему вы только вдвоем? Хватай их!
Что было делать! Пришлось остановиться, как было приказано, на самом краю дороги. Стражники, размахивая факелами перед самым их носом, орали:
— Гляньте-ка, да у них ноги совсем белые! Выходит, это не грабители с большой дороги.
Но один возразил:
— Так что же! У домушников ноги всегда белые.
Митиери с меченосцем попробовали было пройти дальше, но стражники крикнули:
— Наглецы! Как вы смеете стоять во весь рост! А ну, кланяйтесь в землю, живо! — и давай молотить кулаками но зонту.
Хочешь не хочешь, пришлось бить челом на грязной, покрытой навозом дороге.
Но грубияны не унимались:
— А-а, вы еще нарочно зонтом загораживаетесь! — и потянули зонт в сторону, так что оба молодых человека свалились прямо на груду навоза.
А стражники, освещая их огнем факелов, издевались над ними:
— Вон на том, глядите, шелковые штаны. Это какой-нибудь бедняк вырядился так, чтобы пойти к своей любовнице.
Наконец они ушли, и путники могли подняться на ноги.
— Это, видно, начальник дворцовой стражи делал ночной обход, — разговаривали они между собой смеясь. — Душа в пятки ушла от страха. «Домушники с белыми ногами». Ловко придумали. Вот потеха!
— Ну, идем скорее домой! — воскликнул Митиери. — Мы перемазались в навозе. От нас дурно пахнет. Если явимся в таком виде к нашим возлюбленным, то нас ждет плохой прием. Еще, чего доброго, отвернутся от нас.
Меченосец прыснул от смеха.
— О нет! Если мы придем в такой проливной дождь, то докажем нашу преданность. Им покажется, что от нас исходит не вонь, а сладчайшее благоуханье. К тому же мы уже прошли более половины дороги. Домой возвращаться — дальше. Прошу вас, будем продолжать наш путь.
Митиери согласился с ним в душе, что жалко будет упустить такой случай доказать Отикубо. насколько глубока его любовь, и снова пустился в дорогу.
Ворота были уже закрыты на ночь, и они с трудом достучались.
Меченосец провел молодого господина в свою комнату.
— Прежде всего нам нужна вода, — сказал он и, обмыв ноги Митиери, помылся сам.
— Встанем утром пораньше и уйдем затемно. Нечего мешкать. Вид у нас самый плачевный, — решил Митиери и постучал в окно комнаты своей возлюбленной.
Отикубо была полна печали, думая, что ее покинули, — так скоро и так жестоко! Но больше всего она боялась, что строгая мачеха все узнает…
Бедняжка глаз не могла сомкнуть.
Уткнувшись в свою подушку, она заливалась слезами.
Акоги, огорченная тем, что все ее труды пропали даром, лежала, опершись на руку, напротив своей госпожи. Услышав стук, она проворно вскочила.
— Что это? Кажется, в окно постучали…
— Отоприте! — послышался голос.
Изумленная Акоги подняла решетчатую створку, и Митиери появился в комнате, но в каком виде! На нем сухой нитки не было.
«Неужели пешком?» — подумала Акоги. Чувство радостной благодарности переполнило ее сердце до краев.
— Как случилось, что вы так промокли? — спросила она.
— Да вот твой муж, Корэнари, все тревожился, что ему предстоит строгий расчет с твоей госпожой, и мне стало его жаль. Я тоже закатал свои хакама до самых колен, подвязал шнурками — и в путь! Но по дороге упал прямо в грязь, — говорил он, торопливо раздеваясь. Акоги накинула на него одежду своей госпожи.
— Дайте сюда, высушу! — сказала она, принимая от него сырое платье.
Митиери подошел к своей возлюбленной и сказал с упреком:
— Разве я не заслужил того, чтобы меня крепко обняли и сказали мне: «Ах, в каком виде вы пришли, бедный мой!»
Он протянул к ней руки и почувствовал, что рукава ее слегка влажны. «Так, значит, она плакала!»
