– Вы что, действительно хотите меня прихватить? – пробормотал он изумленно. – В самом деле? – он втянул в себя воздух – надо было погасить пожар в легких, – задержал его в груди и поднял автомат. – Да после первого же выстрела ко мне с заставы придет подмога. Хотя… Может, вы и ребят планируете повязать со мною?
Пленные, конечно же, душманам нужны, но не менее пленных их интересуют оружие, боеприпасы, рация, дизель, запас солярки. Взяв капитана в плен, они могут получить за него премию либо выменять, например, на солярку. Или на патроны. Других интересов у душманов нет. Но Панкова еще надо взять. Хоть и недокомплект на заставе, но все люди на ней – калиброванные, откованы из хорошего железа. Из местных на заставе никого нет, ни «вовчиков», ни «юрчиков», есть таджики, но они с севера, не здешние… Эти заставу предать не должны… Панков приготовился стрелять – хватит бегать от этих полосатых комсомольцев, как тушканчик от лисы, вона – чуть легкие себе бегом не разодрал. Он зажал в груди дыхание, но выстрелил первым не он – тишину взрезало несколько гулких металлических ударов, слившихся в один, потом еще – по Панкову стреляли из какого-то заморского автомата, а у каждого автомата, как известно, свой голос, одинаковых голосов нет, стрельбу разных отечественных автоматов Панков знал – и «калашникова», и ППШ, знал также, как звучит «узи», «шмайссер», американская автоматическая винтовка М-16, как «говорят» чешский и бельгийский автоматы, – но это было ни одно, ни другое, ни третье, это было что-то новое.
Несколько светящихся пуль прошли у него над головой, штуки три впились в камни рядом, раскрошили старую плоть, обдали Панкова горячим мелким сеевом.
«Сразу из двух автоматов бьют», – отметил Панков. Снова раздалась очередь, на этот раз длинная, нерасчетливая; хорошо видимые в темноте пули пошли веером – «хозяин» стрелял с живота, не экономя, вопреки обыкновению, патроны, стараясь захватить как можно больше пространства. Душманы потеряли нырнувшего в камни Панкова, открыли стрельбу первыми и тем самым проиграли – им надо было играть в «молчанку» до конца, это было бы для них лучше всего, но они не выдержали, нервы у душков оказались гнилыми… Вот шансы и сравнялись.
Панков подождал еще немного – пусть «прохоры» расстреляют свой боезапас, пожалел о том, что на его автомате нет подствольника, он очень хорошо мог бы накрыть душманов из подствольника гранатой, но чего нет, того нет, подумал о том, что недаром ребята, когда идут в наряд, обязательно берут с собой подствольники и гранаты для стрельбы, – хоть и тяжело это, и вышибает из организма последние остатки дыхания, с кашлем рвет легкие, а в теле, в крови вообще не остается кислорода, обязательно тащат с собой дополнительную, не предусмотренную никакой инструкцией тяжесть – они верят в оружие больше, чем в хлеб, в доброту, в песни. И бывают правы, поскольку из подствольника можно запустить гранату метров на четыреста и поразить цель, которую никогда не поразишь автоматной очередью.
Снова заработали два автомата, пули с сырым противным чавканьем всаживались в камни, в землю, вспарывали хрустящий ночной воздух, уносились в небо, чертили яркими строчками пространство, обсыпали Панкова каменной крошкой, одна из отколотых щепок врезала Панкову по лбу, словно стрела, выбила кровь. Душманы стреляли, а Панков не стрелял, он сейчас думал уже не о том, как отбиться, а как взять кого- нибудь из этих наглых «прохоров» в плен. И еще один вопрос занимал Панкова: имеет ли отношение к этой стрельбе чернобородый Файзулло или действует кто-то другой?
Скорее всего, имеет.
Со стороны заставы в воздух ушла ракета, осветила ночное пространство, отодвинула тьму в сторону, вырвала у нее каменные нагромождения, скалы, валящиеся в неровном свете друг на друга, безжизненную плоскую дорогу – скорбный лунный пейзаж, чуждый человеку. Среди камней Панков увидел две проворные гибкие тени – это были преследователи.
– Спасибо, ребята, помогли! – поблагодарил капитан своих солдат, подвел ствол автомата под одну из теней. Нажал на спусковую собачку.
Ствол автомата окрасился тусклым пламенем, запахло дымом, железом, еще чем-то горячим и кислым, рядок пуль подсек тень – душман, спасаясь от очереди, проворно отпрыгнул в сторону, за камни. Панков переместил огонь на вторую тень, пули всадились в камни, взбили пыль, которая была хорошо видна в угасающем свете ракеты, подсекли душмана.
«Попал! – спокойно отметил Панков. – Зацепил ведь, точно зацепил! А вдруг один из этих двух – памирец? Как его зовут, Файзулло?..»
Он услышал сзади крики, топот – это бежали солдаты с заставы. Опустил автомат. Стрелять было бесполезно: ракета угасла, ночной оптики у Панкова не было.
По камням метнулся луч фонаря. Панков поморщился: человек с фонарем – отличная мишень, сейчас пальнут с той стороны, даже не целясь, вслепую, – и попадут ведь. Да и немудрено не попасть в такую толпу. Панков на всякий случай послал в камни, за которыми исчезли преследователи, две короткие очереди – береженого, как говорится, Бог бережет.
Душманы не ответили, они все поняли и ушли, вполне возможно, оба раненые, – по этой части душки большие мастера, смываться умеют быстро. Еще они мастера по части пыток и разных злобствований – и головы отрезают православным, и животы вспарывают, и мужского достоинства лишают, и в солярке живых солдат варят, и на крюк, будто баранов, подвешивают. Русский человек никогда не додумается до такого и никогда не бывает так бессмысленно жесток.
– Товарищ капитан, а, товарищ капитан! – услышал Панков задыхающийся крик Дурова. – С вами все в порядке? Вы живы?
С Дуровым бежали еще несколько человек, три или четыре. Панков снова послал короткую очередь в камни, за которыми скрылись преследователи, и лишь потом ответил:
– Жив!
Дуров подбежал к нему первым, распластался на камнях рядом, выставил перед собой автомат, гулко забухал в руку кашлем.
– Кто это был, товарищ капитан, не знаете? – откашлявшись, спросил он, отер рукою рот.
– Если бы, если бы… Хотя, вполне возможно, что одного я знаю.
– Тот самый? Черноволосый, с глазами цвета пива? «Нет слов, душат слезы», – как говорил один малоизвестный классик. Да? Памирец? Он?
– Думаю, он. С фонарем поосторожнее, – предупредил Панков, – не подставляйся.
– Они ушли. С нами связываться вряд ли будут. Эти ребята только тогда связываются, когда имеют перевес в силах один к двадцати, – Дуров снова забухал в руку кашлем.
Здесь, в горах, ветер гуляет на ветре и ветром погоняет, простуда сидит на простуде. Впрочем, завтра они уже будут ночевать не в дощанике, а в опорных пунктах, как называются в разных воинских донесениях окопы, вырытые в камнях.
Панков, когда прибыл на заставу, увидел, что окопы вырыты мелкие, собрал бойцов, сказал им:
– В таких окопах «прохоры» могут вам не только голову прострелить, но и задницу. Окопы надо углублять. Не шибко, не до Америки, но чтоб с коня стоя можно было стрелять. Понятно?
– Зачем с коня, товарищ капитан? – спросил тогда Трассер. – Ведь скоро дембель.
– До дембеля можно и не дожить. Весной откроются перевалы и начнется такое… Уж пусть лучше руки поноют, зато голова останется цела. А ну, бойцы, хватайся за лопаты!
Хоть и скрипели бойцы, и ныли, и капитана поругивали, а окопы вырыли такие, какие надо было вырыть. Панков каждый окоп сам проверил, лично, не поленился спрыгнуть в каждую каменную щель, ощупать все руками, проверить, а поместится ли в окопе спальный мешок, – и каждый «опорный пункт» принимал, будто учитель, ставил оценки и предъявлял «списки недоделок».
Дуров наконец откашлялся.
– Ну что, товарищ капитан, похоже, я прав – ушли.
– Вроде бы ушли. Но все равно нужно быть настороже. Одного я, кажется, ранил. За мной, Дуров! Надо посмотреть… Остальные пусть остаются здесь.
Панков, пригнувшись, выскочил из укрытия, в темноте ловко перемахнул через большой камень, потом так же легко и ловко одолел второй, а вот на третьем споткнулся, не рассчитал чего-то впотьмах и яростно зашипел от боли.
Остановился, когда под ногами звякнули гильзы, выброшенные душманскими автоматами, присел. Сзади на него налетел Дуров. Капитан с силой притиснул его к земле.
