— А мне щенка-спаниеля купить обещали… — Она почему-то всхлипнула и побежала домой.
И папа на веранде петь перестал. В доме стало так молчаливо… Таня зевнула и пошла спать.
Засыпая, она подумала, что Нина счастливая: Змий, конечно, очень красивый, но щенок-спаниель лучше…
Утром она проснулась бодрая, выспавшаяся.
Подбежала к столу — банка пустая.
Таня ничего не сказала обидного по адресу Змия.
Подошла к окну — за окном трава. Роса на ней в голубизну с синей искрой. Цветы приосанились. Такое впечатление, что каждый цветок поет.
Поглядела Таня на эту утреннюю красоту и поняла, хотя всего-то была дошкольницей, что Змий есть не только в прошлом и в настоящем, но, конечно, — и это главное, — в будущем.
А земляника под бугром, на котором вчера отдыхал Змий, за ночь стала крупнее малины.
Змий и парень
Лежал Змий на бугре — думал: «Может, гору наворотить с пещерами большими и малыми. И в горе лежать. Рядом, в каком-нибудь закоулке, волчица устроит логово — волчат родит. Волчата озорничать станут — вякать. На каменные карнизы совы молча усядутся, важные, как фонари. В дальних пещерах повиснут под сводами, головой вниз, летучие мыши. Ну и простые мыши, конечно, в расщелинах наплодятся. Пусть заводятся, пусть пищат. Правда, из горы вылезать трудновато будет. Крылья помять можно, бока поцарапать. Уж и не знаю — городить мне гору или не городить?»
Мимо собака шла, тощая — одна тень.
«Дай-ка я у собаки спрошу. Три головы хорошо, а четыре — лучше».
И говорит Змий:
— Собака, городить мне каменную гору с завалами и пещерами, с чудесами освещения и другими иллюзиями?
Собака остановилась, понурая.
— А хлеба, — говорит, — у тебя нету?
Змий смутился. Огнем дыхнул.
— Хлеба, — говорит, — нету. Может, тебе конуру мраморную?
— Зачем это мне? Это пустое. У меня, понимаешь, Змий, грезы. Хорошо быть бабочкой-однодневкой. В ее жизни нет сумерек — только сияющий день.
— Учитывая твои грезы, могу сделать тебя Бессмертным Летающим Грозовым Псом. Соглашайся. Будем вместе по небу гулять. Одному-то, даже и трехголовому, скучно.
— Что в твоем грозовом небе — ни тепла, ни ласки. А если говорить о запахах, что может быть лучше запаха мясных шей…
Собака закашлялась, «спасибо» сказала и пошла — спина острая, шея тонкая.
— Ты к солдатам ступай, в воинское подразделение! — крикнул Змий. — Солдаты тебя накормят. Они к брошенным собакам ласковые.
И тут ударил кто-то Змия в грудь, будто булыжником, — загудело Змиево тело. А между Змиевых лап лежит белобрысый парень в тельняшке, это он Змию в грудь воткнулся головой с разбега.
Через три минуты парень сел, головой покрутил. Сказал:
— Ну и ну…
— Ты это что так? — спрашивает его Змий.
— Это я так, от страха, — отвечает парень. — Вообще-то я ничего не боюсь. Я в десантных войсках служил. Вот сижу, смотрю — Змий. И не боюсь. Я — храбрец. И медаль у меня есть… — Прислонился парень спиной и затылком к широкой Змиевой груди.
— А чего же тогда испугался?
— Не поверишь.
— Поверю.
И рассказал парень, что с ним случилось.
Шел он лугом, дышал непозабытыми ароматами родной земли: он недавно приехал с севера, где служил в войсках. Цветы парню по пояс. Их названия он нетвердо знает, он по линии техники развивался, на природу как-то внимания не обращал. Ну иван-чай. Ну ромашка. Ну колокольчики… И вдруг видит парень — стоит на бугорке девушка.
— Знаешь, Змий, описать ее невозможно. Рассказать — испортить. Неописуемая она. Я в Заполярье, в солдатах, о такой мечтал именно. Ну все как есть в точку: и ресницы, и цвет глаз, и ямочки на щеках, и улыбка. И по глазам вижу — именно меня ждет. Бросился я вперед. Хочу ее за руку взять — она мне руку протягивает. Вообще-то я механик — по линии подшипников, но так мне захотелось цветок ей преподнести — маргаритку. Я глаза опустил за цветком. И вижу… — парень перешел на свистящий шепот, — у нее тени нет… Без тени она… У меня даже зубы от страха заныли. Может, она с Сириуса или с Кассиопеи! Может, у нее цель… А она улыбается, тянется меня по щеке погладить. Вот тут я и дернул. Слышишь, сердце стучит?
— Слышу, — сказал Змий.
— И чего я тебе рассказываю? Может, ты тоже с Сириуса. Может, у вас там все без тени. А в нашей местности — шалишь. В нашей местности у всего должна быть тень.
— Так уж и у всего? — Змий усмехнулся. Глянул по сторонам тремя головами. Увидел он, как собака подошла к воинскому подразделению и часовой у шлагбаума дал ей конфету «Старт». И девушку увидел среди цветов. Лицо у девушки было светлое и печальное.
— Именно у всего! — подтвердил парень резко. — Даже у мухи.
— У любви в нашей местности тени нет, — сказал Змий.
Парень слюну проглотил. Прошептал:
— Думаешь, она любовь? А я, думаешь, глупый?
— Думаю, — сказал Змий. — Хочешь, я тебе цех построю мраморный с никелированными станками? Хочешь, автомобиль с подзарядкой от космических излучений? Хочешь, золота тонну?
Но парень уже бежал. Обратно на луг.
«Глупые все же в нашей местности парни, — подумал Змий. — Добрые — факт, но глупые…» Знал Змий, что сейчас, когда парень подбежит к девушке на лугу, когда возьмет ее нежно за руку, у нее уже будет тень, не сильная еще, но уже будет.
А собаке солдаты вынесли целый таз каши.
Змий и старый человек
Гулял Змий по небу. Питался атмосферным электричеством. Крыльями грохотал. Песни пел на три голоса.
Когда гроза кончилась, прилег Змий на бугор и задремал.
Слышит сквозь сон — кто-то ему в грудь постукивает, словно просит разрешения войти.
Сначала Змий воздух в себя втянул нюховой головой — объект пахнет лекарством и табаком. Слуховая голова доложила — у объекта сухой кашель, одышка и аритмия. Тогда Змий глаза открыл.
Стоит перед ним старый человек городского типа, постукивает в серебряную Змиеву грудь можжевеловым посошком и говорит:
