— Ждёт? — удивилась девушка Таня.
— Немедленно ждёт, — подтвердил Гришка.
— Пестрякова? — спросили прочие шумные зрители.
— Кого же ему ещё ждать? Только меня, — ответил Пестряков Валерий хладнокровно. — У него ко мне срочное дело… Извините, остальные двадцать мячей я после обеда поймаю.
Академик Павел Степанович Спицын сидел на крыльце, смотрел на солнце незаслонёнными глазами и не мигая…
— Ох, — говорил он. — Согревает…
Гришка вознамерился тоже глянуть на солнце, не заслоняясь.
— Заслонитесь! — крикнул ему Аполлон Мухолов. — Разве вы не улавливаете, что между словами «солнце» и «заслониться» существует опасная связь? Между прочим, слово «слоняться» означает бродяжничать, идти за солнцем.
Пестряков Валерий метнул на воробья взгляд цвета отточенного железа и пробормотал как бы для себя, но чтобы все слышали:
— Ну Аполлошка, ну выкаблучивается! Перед товарищем академиком образованность свою выпячивает.
Академик дядя Павел усмехнулся и вдруг приказал:
— Открой глаза! Шире!
Пестряков Валерий то ли от неожиданности, то ли от силы академикова голоса распахнул глаза на всю ширь.
— Светится! — прошептал академик.
На крыльцо выскочил дядя Федя.
— Что светится?
— У него в глазах ум светится!
— Загибаете, — возразил Пестряков. — На пушку берёте.
Академик дядя Павел рывком посадил его на крыльцо.
— Пестряков, — сказал он. — На берёзе сидело N зайцев. Сначала улетела одна часть зайцев, потом улетела другая часть, равная первой. Осталась на берёзе третья часть зайцев, равная второй. Сколько осталось зайцев на берёзе?
— Вы как спрашиваете, как в натуре или в условном смысле?
— И так отвечай, и так, и с точки зрения психологии.
— В натуре зайцы не летают, они скакать должны. В условном смысле осталось N зайцев, делённое на три.
— А с точки зрения психологии? — спросил академик.
Пестряков Валерий засопел от усиленной работы мысли.
— Ага! Вы хотели сказать, что мне Аполлошкины подсказки не понадобятся — я сам всё решу?
— Именно, — кивнул академик.
— А кому я стану муравьиные яйца носить, льняное семя и гречневую кашу?
— Ему.
— А он мне что?
— Ничего.
— За ничего я не буду, — пробурчал Пестряков Валерий. — За добро надо платить добром. А если я ему хвост отбил, я могу компенсировать.
Гришка сидел на нижней ступеньке крыльца, жевал сосновую кислую щепку и думал: «Что же такое ум?»
Гришкина мама иногда говорила отцу с застенчивой надеждой:
«Мне кажется, он растёт умным мальчиком».
«Поживём — увидим», — отвечал отец.
— Что такое ум? — спросил Гришка, оглядев всех подряд: дядю Павла, дядю Федю, Аполлона Мухолова и Пестрякова Валерия.
Пестряков Валерий ответил сразу:
— Ум — это удар без промаха в самом широком смысле… Я теперь в Аполлошку стрелять не стану. Я его умом пересилю.
Образованный воробей Аполлон Мухолов, выскочив на карниз, стремительно муху поймал.
— Если правильный глагол от слова «ум» будет «уметь», то ум — значит умение.
Заслуженный пенсионер дядя Федя вздохнул:
— Ум — это мечта живая…
Академик дядя Павел почесал затылок.
— Всё, вместе взятое, и кое-что ещё, — сказал он и добавил легкомысленным тоном: — Слышишь, Федька, не пора ли за карасями идти?
Карасей ловят таким приёмом. К двум еловым шестам, которые валяются возле Решета (так называется маленькое, заросшее кувшинками озеро), привязывают старую дяди Федину сеть, штопаную- перештопаную. По нижнему краю сети — грузила из обожжённой глины, по верхнему — поплавки из бересты. Ясно, что при такой конструкции сеть в воде не перепутается, но пойдёт стенкой. Рыболовы в горячем споре угадают заветное место с жирным илом, где лежат беззаботные караси. Огородят карасиное лежбище сетью с трёх сторон, оставив ворота. Затем неслышно наедут лодкой поближе к воротам и вдруг возьмутся шестами ил ворошить, вёслами воду баламутить. Короче, устраивают шум, гам и коловращение. Караси, спасаясь от этого безобразия, бегут, как стадо от грозы, и прямо в сеть.
Может быть, в других местах карасей ловят иначе, но здесь, в деревне Коржи, на маленьком озере с несерьёзным названием Решето, их ловят исключительно таким способом. Правда, некоторые дачники, у которых пустого времени много, ловят карасей удочкой на булку. Карась даже на булку с изюмом клюёт в малом числе и мелкий — кошке на раз облизнуться. А чтобы на компанию поджарить, удочкой не наловишь.
— Ух, миляги! Ух, крепыши! — шумел дядя Федя. Они с дядей Павлом сеть выбирали.
— Чушки! Колобашки! — восклицал дядя Павел.
Милиционер товарищ Дудыкин в это время обретался в соседней деревне, а если бы и рядом был, то без внимания. Караси из Решета-озера у него за серьёзную рыбу не шли, поскольку все лупоглазые. К тому же, если учесть, две трети добычи ловцы обязаны были сдать в колхозную столовую для приготовления фирменного блюда «Карась, запечённый по-новгородски».
Гришка хватал из сетки тяжёленьких бронзовых карасей, бросал их в лодку. Всё думал: есть ли у него ум? Получалось — отсутствие. Ударом без промаха в широком смысле Гришка пока не владел. Мечтаний у него было много; он и сейчас мечтал, что не на маленьком озере Решете карасей ловит, а в Атлантическом океане, но мечты живой, чтобы одна и на долгое время, у него не было. Умения тоже недоставало. Правда, научился Гришка при дяде Феде варить картошку — и в мундире и очищенную. Может быть, имеется у него то самое «кое-что ещё», что ко всему высказанному вприбавку? Над этим вопросом Гришка задумался — сам в руках карася держит большого, тяжёлого, словно из потемневшей старинной бронзы. Показалось Гришке, что карась сказал: «То самое кое-что ещё у тебя, Гришка, имеется, а остальное придёт потихоньку». От неожиданности Гришка пальцы разжал — карась тёмно-бронзовый упал в воду. Показалось Гришке, что шепнул карась ему доброе слово из тёмной воды на прощание.
— Ах ты, Гришка! — зашумел дядя Федя. — Ты кого упустил, размечтавшись?
— Карася, — сказал Гришка.
— Ты Трифона упустил! Я же своими глазами видел. Это был Трифон. Сам!
— Да ну? — огорчился дядя Павел. — Неужели сам? Тогда рыбалке конец. Если Трифона упустить, он всех карасей уведёт. Закопаются караси в ил — и хоть с аквалангами шарь по дну, ни единого не найдёшь.
— Может быть, хватит уже, — сказал Гришка. — А во-вторых, может быть, это не Трифон.
— Пожалуй, и верно, не Трифон, — сказал дядя Павел. — Трифон, пожалуй, побольше будет и