— Гришка и без удара знаменитый, — проворчал Пестряков Валерий. Что, думаете, я слепой? И жить ему не скучно… А мне хоть плачь… У меня такое мнение, что я сам собой преданный и теперь уже я — это не я. А Гришка, он есть как есть, да ещё с прибавкой.
— Гришка… — проворчал дядя Федя. — Гришка — другое дело… Гришка, неси молоток и пилу- ножовку.
Лоб у Пестрякова Валерия сморщился, коротко стриженные волосы засверкали, как металлические.
— Вот я и говорю, — сказал он. — Шарик со мной без удивления не хочет в лесной поход идти.
Дядя Федя метнулся через комнату к двери, потом к окну метнулся, потом к печке. Потом остановился посередине избы.
— Ну, ты злодей, Пестряков! Трудно старому человеку без удивления, печально. К примеру, лечу я на самолёте. Знаю законы — знаю, отчего самолёт в воздухе держится. С инженерами знаком, даже академику этого дела Пашке старинный товарищ. И всё равно удивляюсь. Как не падаем? Столько железа, столько народа. И хорошо мне от этого удивления. И на всех я смотрю ласково. Может, я ещё об этом музыку сочиню. Или вот транзистор у девушки Тани. Что в нём? Ни шнура нет, ни лампочек, ни солидности. А звучит. Подумаю — жуть. В любом месте природы включи — а там мысль человеческая бьётся. И я везде вместе со всеми. Гришка вот… — Дядя Федя глянул на Гришку, словно впервые его увидел, и поразился: — Сила в нём небольшая, становая ось пока тонкая, образование, прямо скажем, дошкольное. Что в нём? Весьма удивительно. Весьма…
— Отдайте, — твёрдо сказал Пестряков Валерий.
— Ты опять за своё? — Дядя Федя руками взмахнул. — Как я буду заниматься изобразительным творчеством без удивления?
— Вы по памяти, — посоветовал Пестряков Валерий.
— Если по справедливости, — произнёс за окошком Аполлон Мухолов, — то вы, Фёдор Иванович, уже устарели для творчества. Старость не радость. А удивление, о котором вы сейчас говорили, происходит от невежества и бескультурья.
Дядя Федя возмутился. Дядя Федя высунулся в окно.
— Я устарел? Кто это говорит? Ты почему вернулся? Что, Аполлошка, хлебнул горя? Не выдержал трудностей морской жизни?
— Удивление — простейшая эмоция, — пробрюзжал воробей.
— Вот и отдай его Пестрякову. Командую. Раз на раз. Два на два. Аполлошка без удивления — ура!.. Это я устарел? Я вам ещё покажу! Гришка, я помчался к художнику Мартиросяну за консультацией. — Дядя Федя выскочил на крыльцо и уже на крыльце сказал: — Глупый ты, воробей, исключительно глупый. Удивление — радость разума.
Аполлон Мухолов повертел головой, позёвывая. А Пестряков Валерий порозовел вдруг. Глаза его расширились, в них засветилось нечто такое, чем должен владеть всякий поступающий в первый класс.
— Ну и дела! — голос Пестрякова Валерия был похож на глубокий вздох после долгого недышания.
Гришка смотрел на Пестрякова и любовался.
Воробей Аполлон Мухолов заметил с сарказмом:
— Пестряков, у вас теперь глупый вид.
— Не задевай! — Это сказал щенок Шарик. Он лежал у порога и уже мечтал, как они с Пестряковым Валерием поедут в Сомали охотиться на большого льва. А может быть, отыщут его где-нибудь в здешней местности.
«Может быть, мы не будем его кусать, — думал Шарик. — Может, мы с ним подружимся. Конечно, лев — из кошачьих зверей, но всё-таки он не кошка…»
Пестряков Валерий сел на лавку рядом с Гришкой. Ткнул его в бок локтем, плечом толкнул и воскликнул:
— Ну, дела!.. Лизка сейчас перед корреспонденткой из Новгорода выкаблучивается. Три банта на голову нацепила и врёт… Ну, дела!
Дядя Федя сколотил подрамник, натянул холст, загрунтовал его, спросив рецепт у художника- живописца Мартиросяна, и написал картину в ярких красках. Картина называлась «День моей жизни». На ней были бурые, как пахота из-под снега, пятна с пронзительными синими прожилками, сиреневые зигзаги, красные змеи, голубые проталины и зелёные взрывы, не просто зелёные, но кислые, как уксусная кислота. По всем этим краскам, искореженно-сжатым, как сплетённые пальцы воюющих рук, в самых тугих узлах были явственно нарисованы мелкие человечки то ли с красными волосами, то ли в алых шапочках.
— Опыта у меня мало, — сказал дядя Федя. — Не полный день на картину поместился, только раннее утро. Может, дальнейшее поверху нарисовать, пунктиром?
Гришка спросил:
— Что ранним утром случилось?
Дядя Федя повернул к нему перепачканное краской лицо.
— На рассвете мы взорвали эшелон с горючим. Цистерны в болото вползли. Болото горело, шипело и трещало, как масло на сковороде, если ещё воду на сковороду брызнуть. Кочки по воздуху порскали, объятые пламенем. Нам уходить было некуда, только через болото… После этого мы отступили к Окуловке, раненых унесли.
Гришка сказал:
— Ясно.
Аполлон Мухолов и тут проявил иронию:
— Вам, Фёдор Иванович, лучше всего безразмерную картину создать, вроде киноленты. Но не в этом вопрос. Что это за человечки нарисованы в красных шапочках?
— Партизаны же! — крикнул Гришка. — В дыму и в огне!
Дядя Федя отвернулся от Гришки и от картины, в окно уставился. Загрустил, что ли?
— Тут нарисовано всё, что перед глазами. Я впереди шёл. Дым, стало быть, кочки те, вода, огонь… Дышать нечем — гарь.
— И всё-таки что они значат?
— Гномы! — догадался Гришка.
— А где это вы видели гномов? — спросил Аполлон Мухолов. — Если мы даже перейдём на рассмотрение темы в мифологическом плане — и то.
— Что «и то»? — грустно спросил дядя Федя.
Аполлон Мухолов приосанился.
— Вам, как начинающему художнику, следовало бы знать, что гномы, тролли и эльфы водятся лишь в заграничной мифологии. В русской жизни и в былинах таких существ не замечено.
Дядя Федя посмотрел на воробья терпеливым, тоскующим взглядом.
— А кто же, по-твоему, вокруг нас бегает в красных шапочках?
Аполлон Мухолов от неожиданности икнул.
— Как, — спросил он, — бегают?
— Просто бегают, — ответил дядя Федя. — И шмыгают. А также шныряют. В красных шапочках.
— Ну, знаете! — Аполлон Мухолов перья распушил. — С вашим воображением! Впрочем, наверное, к старости всё вокруг начинает шнырять и шмыгать.
— А я всегда заявлял, что ты, Аполлошка, начётчик и формалист, сказал дядя Федя. — Если ты в живописи не понимаешь, зови художника Мартиросяна.
Аполлон Мухолов вздорно чивикнул и полетел в деревню.
Гришке очень нравилась дяди Федина картина, поэтому он с тревогой ожидал прихода художника. Но Аполлон Мухолов пришёл не с художником, а с милиционером товарищем Дудыкиным и его замечательной розыскной собакой по кличке Акбар.
— Ты кого привёл? — спросил дядя Федя.
— Кого надо, — заносчиво ответил Аполлон Мухолов. — Художник Мартиросян сам синих лошадей рисует. Вы с ним заодно. А этого не бывает!
