столько слов вдруг — откуда берутся? Я вообще заметила: когда говоришь сама с собой, получается очень складно. Ты не замечала?
— Вот рыжая! Вот ненормальная! Чтобы я сама с собой разговаривала? Я прысну…
— Зачем ты меня называешь рыжей?
— Тоже мне! А какая же ты? Может, светло-каштановая? Сейчас все рыжие называют себя светло- каштановыми. Тоже мне — модный цвет. Даже учителя в рыжий цвет перекрашиваются. По-моему, цвет поганый. Когда я смотрю на рыжих, у меня во рту кисло делается.
— Зачем ты? — сказала ей Ольга. — При чем тут мои волосы? Давай познакомимся сначала.
Девчонка дернула одним плечом, дернула другим плечом. Фыркнула, плюнула и растоптала.
— Тоже мне! Не смеши. Рыжая — так и помалкивай.
Ольга подошла к ней ближе.
— Зачем ты все время говоришь: «Тоже мне, тоже мне»? Разве ты лучше всех разбираешься? Ты в самом деле думаешь, что ты лучше всех разбираешься?
Девчонка взвизгнула вдруг, словно ее ущипнули или она увидела мышь. Закричала:
— Отвяжись, психованная! — и ушла в подворотню.
Ольга растерянно оглянулась.
По улице шагал гражданин с портфелем. Он был высокий и пестрый, в костюме из синтетической ткани. Еще на нем была шляпа и макинтош. Макинтош этот переливался, менял окраску из серо-зеленой в синеватую и фиолетовую, как спина жука-скарабея. Гражданин высоко держал голову, смотрел на всех окружающих пристально и снисходительно.
Поколебавшись немного, Ольга догнала его.
— Извините, пожалуйста.
— Ты меня, девочка? — спросил гражданин.
— Ага. Извините, пожалуйста, я всегда слышала, что в вашем городе очень вежливые люди. Я тоже родилась здесь, и всегда гордилась, и всегда старалась…
Гражданин опустил голову, он как будто нацелился в Ольгино рыжее темя.
— К сожалению, вежливых осталось мало. Вежливые в войну вымерли.
— Шутите, — сказала Ольга.
— Шучу, — сказал гражданин. — Я часто шучу. Шутка — признак здоровья.
Ольга подумала и потом спросила со вздохом:
— Скажите, пожалуйста, мои волосы в самом деле такие противные?
— Это тебе очень важно? — спросил гражданин.
— Очень.
Гражданин откинул голову. Потрогал Ольгины волосы пальцами сквозь перчатку.
— По-моему, в самый раз, — сказал он. — Элегантно. Может быть, несколько смело. Вот эта прядка над виском вроде бы что-то не так. Если ее пригладить, то в основном, я полагаю…
Ольга перебила его:
— Я про цвет.
Гражданин снова помедлил, помолчал, и покашлял, и еще дальше откинул голову.
— По-моему, довольно приятный серый цвет.
— Что вы, я рыжая, — прошептала Ольга.
— Рыжая? — Гражданин торопливо погладил ее по голове. — Все равно. Извини, я дальтоник. Я не различаю краски.
— И вы никогда не видели рыжего цвета?
— Никогда.
— И вот эти листья вам кажутся серыми?
— Да… Они серые…
— И вам не страшно?
Гражданин изумился, обиделся даже.
— Страшно? Напротив. Мне лично кажется нелепым и нездоровым все видеть в различном цвете. Это, знаешь ли, раздражает. Я лично думаю, что все нервные заболевания у нас происходят от пестроты жизни. Да, да…
— И все люди вам кажутся серыми?
— А что тут такого странного?
— Я еще не умею сказать, что именно… Но если подняться вверх и глянуть на людей сверху, то покажется вдруг, что это не люди, а булыжная мостовая.
— Ты говоришь по-детски, — сказал дальтоник. — Запомни: люди — наше богатство. — И он пошел, подняв голову, с достоинством и спокойствием человека, выполнившего свой долг.
Ольга постояла немного, раздумывая, потом догнала его.
— Скажите, где дом шестнадцать?
— Дом шестнадцать? — Гражданин оглядел весь порядок домов. — Видишь, вон тот, темно-серый. Там во дворе дом шестнадцать.
Ольга головой покрутила. Развела руками.
— Темно-серый? Но на этой улице нет темно-серых домов. Здесь все дома разноцветные. Я сразу заметила: это разноцветный город, только очень поблекший.
Дома от Ольгиных слов приосанились, повели плечами, гордо грудь выпятили.
Стояли дома очень тесно друг к другу, и, боясь, что полопается штукатурка, они проделали эти движения мысленно.
— Да, да, — повторила Ольга. — Это очень разноцветный город. Даже смешно, что кому-то он кажется серым.
Из подворотни снова вышла девчонка с черными волосами.
— Шубу напялила и дурочку корчит. Тоже мне… Вон красный дом, видишь? Заваливайся во двор, там дом шестнадцать. Недотепа рыжая. Периферия.
Картина третья
Ольга вошла во двор. Переступила границу солнца и будто вспыхнула.
Двор залит солнцем до самых крыш. Темная, почти черная подворотня в стене. Вечная тень осела на ее сводах сыростью. Двор вымощен камнем — брусчаткой, — розовым и сиреневым. Камни хорошо прогреваются и тепло свое отдают с легкостью. Между ними свежая, как в июне, трава. Каменная скамейка и каменная треснувшая ваза. В вазе красные астры.
Во дворе было пусто, тихо было. Воробьи добывали свой незаметный корм. Ослабевшие лепестки астр лежали на камнях красными каплями.
И вот в этой теплой тиши раздался вопль:
— Руки вверх! — С дерева, роняя листья и деревянные пистолеты, свалился четвероклассник Аркашка. — Р-руки вверх, говорю!
Ольга положила на скамейку портфель, прислонила к вазе рюкзак, подняла руки.
— Долго держать?
Аркашка обошел вокруг, ткнул Ольгу деревянным своим пистолетом.
— Не дрожи в локтях, — приказал он. — От страха дрожишь?
— Зачем от страха? Смешное ведь не бывает страшным.
Аркашка посмотрела на нее косо. Сказал:
— Обожди пока, не уходи. — Отвернулся, вытащил зеркальце и, глядя в него, скорчил совершенно свирепую рожу. — Ну, а теперь?
— Еще смешнее. — Ольга засмеялась, села на скамейку. — Ты умеешь ушами двигать? У нас в школе мальчишка был, сильно двигал. Еще он умел животом говорить.
Аркашка наставил на Ольгу все свои пистолеты.
