человеком весьма скудно образованным {А. Аммосов. Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина. Со слов его лицейского товарища и секунданта К. К. Данзаса. СПб., 1863, с. 5. В дальнейшем -- Аммосов. }. Еще показательнее опубликованный в 1930 году дополнительный рассказ Луи Метмана. В свое время он составил биографию деда в духе семейной почтительности*. Через много лет в беседе с русским журналистом Л. Метман высказался значительно откровеннее {Я. Полонский. Дантес (Неизвестные материалы).-- 'Последние новости', 1930, 15 мая.}. По словам внука Дантеса, его дед 'леностью <...> отличался еще в детстве. Этим в семье объясняли и пробелы его посредственного образования (les vides de sa mediocre instruction). Даже французский литературный язык давался Дантесу не так легко. Ему приходилось уже много лет спустя обращаться к помощи воспитателя своего внука Луи при составлении некоторых писем и документов. Домашние не припоминают Дантеса в течение всей его долгой жизни за чтением какого-нибудь художественного произведения. Единственные книги этого рода, которые внук видел у него в комнате, были французские издания 'Войны и мира' и 'Севастопольских рассказов'. Обе были переведены его знакомым Гованом де Траншером, который их ему и прислал'. Таким образом, по достоверным семейным воспоминаниям образование барона Дантеса было посредственным (французский термин 'mediocre' к тому же выразительнее русского), а литературой он почти совершенно не интересовался *. Моральные качества Дантеса... В Петербурге он был, приходится это признать, почти всеобщим любимцем -- 'славного малого' обожали женщины, любили, как уже было сказано, товарищи по полку. К нему благоволили начальники всех рангов, хотя недоучившийся французский юнкер оказался очень плохим служакой. Вероятно, здесь сказалось и то обстоятельство, что, прожив до приезда в Россию три с половиной года на положении молодого французского барича-помещика, он совершенно отвык от военной дисциплины. Во всяком случае, за три года службы в Кавалергардском полку Дантес подвергался дисциплинарным взысканиям (выговоры в приказе, дежурства вне очереди) 44 раза {Там же.}. Объяснить все его многочисленные проступки только незнанием и неумением нельзя. Каждый из них в отдельности более или менее извинителен, но в совокупности они производят впечатление изрядной наглости. Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы...-- сказал впоследствии Лермонтов о кавалергарде Дантесе. Избалованный молодой человек, видимо, чувствовал, что ему, модному иностранцу, протеже 'высоких' и 'высочайших' особ, в конце концов все сойдет с рук. Та же наглость, которую Дантес обнаруживал при несении службы, чувствуется и в его отношениях с женщинами. П. В. Нащокин рассказал в 1851 году П. И. Бартеневу, что 'Дантес был принят в лучшее общество, где на него смотрели как на дитя и потому многое ему позволяли, например, он прыгал на стол, на диваны, облокачивался головой на плечи дам и пр.' {Рассказы о Пушкине, с. 38.}. Эти сведения о Дантесе Нащокин, по всей вероятности, узнал в свое время от Пушкина. В тетради Бартенева С. А. Соболевский надписал сбоку строк, посвященных проказам кавалергарда: 'Пушкину чрезвычайно нравился Дантес за его детские шалости'. Однако барон Жорж и в очень молодые годы был далеко не наивен. Сын Вяземского Павел Петрович, родившийся в 1820 году, был еще совсем юн, когда встречался с Пушкиным. Вероятно, впоследствии, вспоминая о Дантесе, он излагал впечатления родителей: '...человек практический, дюжинный, добрый малый, балагур, вовсе не Ловелас, не Дон-Жуан, а приехавший в Россию делать карьеру' {2 П. П. Вяземский. А. С. Пушкин по документам Остафьевского архива и личным воспоминаниям.-- 'Русский архив', 1884, кн. II, с. 436.}. Можно думать, что там, где это было нужно, он держал себя подобающим образом. Во всяком случае, остроумного, веселого кавалергарда принимали всюду -- не исключая и тех домов, где красивой внешности было недостаточно, чтобы иметь успех. У Карамзиных он стал, например, своим человеком, бывал нередко и у Вяземских. Всмотримся, однако, ближе в нравственный облик Дантеса. Допустим, что весьма неблаговидные слухи J (а также определенные утверждения близко его знавшего и очень к нему расположенного А. В. Трубецкого) о противоестественных отношениях между Дантесом и Геккерном ложны... Дело это очень неясное, как неясен и ряд других обстоятельств, касающихся убийцы Пушкина. Пойдем дальше -- не оправдаем, но поймем, почему этот иностранец не поступил на дуэли так, как, быть может, поступил бы русский противник поэта,-- не выстрелил в воздух, рискуя через мгновение сам умереть. Ожидать такого самоотвержения от Дантеса было невозможно. Но несчастье свершилось. Пушкин убит. Дантес разжалован в солдаты и, как иностранец, выслан из России. Это, конечно, самый благополучный для него исход дуэльной истории... Долгое время в России многие думали, что убийцу Пушкина всю жизнь мучили угрызения совести. На известной картине А. Наумова Дантес уходят с места поединка, понура опустив голову. Такой авторитетный пушкинист, как Б. Л. Модзалевский, еще в 1924 году считал, что он 'всю дальнейшую жизнь ощущал на себе упрек лучшей части русского общества, выразителем настроений которого явился Лермонтов в своих пламенных строфах на смерть Пушкина. Всякая встреча в новым русским человеком в течение всей долгой жизни Дантеса была для него, без сомнения, тяжела и заставляла его насторожиться и чувствовать новое угрызение совести' {Б. Л. Модзалевский, Ю. Г. Оксман, М. А. Цявловский. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. Пг., 1924, с. 14.}. В действительности Дантес, когда ему изредка случалось говорить с русскими о дуэли, старался -- не всегда, впрочем, удачно -- приспособиться к собеседнику. Энтузиаста-пушкиноведа А. Ф. Онегина он уверял, что 'не подозревал даже, на кого он поднимал руку, что, будучи вынужден к поединку, он все же не желал убивать противника и целил ему в ноги, что невольно причиненная им смерть великому поэту тяготит его <...>' {Отчет о речи Онегина.-- 'Известия книжных магазинов' т-ва М. О. Вольф', 1912, No 5, с. 68. Цит. в кн.: В. В. Вересаев. Пушкин в жизни, изд. 6-е, т. II. М., 1937, с. 474.}. Однако, по совершенно достоверному свидетельству А. В. Никитенко, в 1876 году Дантес представился одной русской даме следующим образом: 'барон Геккерен (Дантес), который убил вашего поэта Пушкина'. 'И если бы вы видели, с каким самодовольством он это сказал,-- прибавила М. А. С., -- не могу вам передать, до чего он мне противен' {А. В. Никитенко. Записки и дневник, изд. 2-е, т. II. СПб., 1905, с. 560.}. Однако его подлинные чувства яснее всего видны из позднего рассказа Л. Метмана, как мы знаем, значительно более откровенного, чем составленный им биографический очерк: 'Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической, карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждала незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьей и недостаточными средствами'. Запомним также, что, по свидетельству Метмана, петербургская драма была для его деда лишь одним из приключений молодости ('avantures de sa jeunesse'), которому он 'отводил, однако, незначительное место' ('une place assez mediocre') {Я. Полонский. Дантес (Неизданные материалы).-- 'Последние новости', 1930, 15 мая. (Курсив мой.-- Н. Р.) }. И, наконец, подлинную суть своей мелочной и черствой натуры Дантес в полной мере обнаружил, затеяв против родных убитого им поэта долго длившуюся судебную тяжбу. Женившись на Екатерине Николаевне, он сумел добиться от опекуна, Дмитрия Николаевича Гончарова, обещания выдавать сестре ежегодно 5000 рублей ассигнациями. Сверх того, 10 000 рублей было выдано единовременно в качестве приданого. Суммы, конечно, по тогдашним масштабам русских верхов, весьма скромные, но для почти разоренных Гончаровых и они были немалым бременем. Однако Дантес этим не ограничился. Уже после дуэли, в феврале 1837 года, он получил от братьев жены так называемую 'запись'. Этим полуофициальным документом обеспечивался переход к Екатерине Николаевне причитающейся ей доли наследства душевнобольного отца {В. Нечаева. Дантес (По материалам гончаровского архива).-- 'Московский пушкинист', I, с. 68--98.}. В скором времени дела Гончаровых пришли в такое состояние, что выплата содержания Екатерине Николаевне сначала стала неаккуратной, а в 1841 году вовсе прекратилась. Дантес, конечно, отлично знает, что денег у его шурьев Гончаровых действительно нет, но упорно стоит на своем. 'В письмах из-за границы' мы находим новые подтверждения мелочной торгашеской натуры как самого Дантеса, так и его приемного отца. Будучи, несомненно, состоятельными людьми, Дантес и Геккерн с упорством, граничащим с наглостью, требовали от почти разоренных Гончаровых выплаты обещанного Екатерине Николаевне ежегодного содержания. Весьма подробное письмо Дантеса, написанное еще при жизни жены, содержит ряд издевательских выпадов в адрес Дмитрия Николаевича, якобы не умеющего вести дела. Дантес позволяет себе давать шурину ряд финансовых наставлений с целью во что бы то ни стало выжать причитающуюся Екатерине Николаевне сумму. Обращает внимание неприличное заявление, что положение Екатерины Николаевны совершенно плачевно. Вот что он пишет: '...у вашей сестры даже не на что купить себе шпилек! А так как я прекрасно знаю, что вы слишком справедливы, чтобы не понимать, насколько обоснованны мои требования, я вам предлагаю соглашение, которое могло бы устроить всех. Что помешало бы вам, например, в обмен за официальную бумагу от вашей сестры, по которой она бы отказалась от отцовского
