а другие — очевидно, с силой захлопнутые, — казалось, скрывали какие-то секреты.
Бриз не любила полицию. Эта служба всегда напоминала ей о том дне, когда она лишилась своей группы и в конце концов рассталась с карьерой. Теперь те, кто призван служить закону и порядку, угрожали Джебу, и Бриз, как и Джон Юстас, от гнева и боли едва могла спокойно рассуждать.
Проведя с Джебом три дня в Нью-Йорке, она вернулась домой и застала вот этот погром.
Бриз резко повернулась, стремясь убежать от той атмосферы насилия, которая все еще витала в воздухе и проникала в ее душу. Прямо босиком она припустилась по коридору, стараясь найти… Что именно? Наверное, убежище.
Готовность Джеба к сотрудничеству не произвела особого впечатления на нью-йоркскую полицию. Они допрашивали его до тех пор, пока, по его словам, мозги у него не превратились в пудинг. Его адвокаты сделали все, что могли, но через два дня Джеб стал уже настаивать на том, чтобы его испытали на детекторе лжи. Он прошел этот тест не особенно хорошо, но в конце концов полиция его отпустила, поверив в его алиби. Или по крайней мере так думала Бриз.
Вернувшись в Нэшвилл и войдя в свой дом, она обнаружила, что там все разворочено.
Все еще в ужасе от ночного вторжения, служанка и садовник рассказали ей об обыске. Местные власти обследовали каждый квадратный сантиметр здания в поисках неизвестно чего — как догадывался Джеб, они искали орудие убийства. Конечно, они ничего не нашли, но Бриз до сих пор не могла спать по ночам.
А тут еще Мак Нортон, подумала она. Беда одна не приходит.
Шурша черной атласной ночной рубашкой, Бриз по южному коридору прошла в другое крыло здания — в музыкальную комнату. Оттуда не доносилось ни звука, из-под двери не выбивался свет. Может быть, Джеб лег спать?
Открыв дверь, она вошла в комнату и позвала его.
— Я на кушетке. — Он лежал положив руку на глаза, голый по пояс, но в джинсах и без обуви.
Бриз зацепила ногой валявшийся на полу ботинок, но ругаться не стала. За те три дня, что прошли после их возвращения, она все время спотыкалась о какие-нибудь вещи.
— Не можешь уснуть? — спросила она.
— Не могу есть. Не могу пить. Не могу найти аккорды на этой чертовой гитаре. — Он опустил руку и посмотрел на Бриз. Сквозь открытые французские двери, ведущие в патио и к бассейну, в комнату вливался мягкий ночной воздух, напоенный ароматом цветущих гардений. Полосы лунного света падали на стены, на пол и мебель комнаты, где Джеб уже несколько дней мучился, пытаясь написать новую песню. — Не могу, и все…
— Хочешь, я принесу тебе одеяло?
— Нет, спасибо.
— Сегодня прекрасная ночь, может быть, ты сможешь здесь уснуть под пение сверчков.
— Бриз, оставь меня в покое.
Она выпрямилась, чувствуя, что не в силах заглянуть ему в глаза. Голос Джеба был пустым и усталым.
— Извини, — стараясь не обижаться, сказала Бриз. — Я думаю, тебе надо самому привести в порядок свои мозги.
— Эй! — Бриз не успела сделать и шага, как он уже позвал ее обратно. — Ты права, я не могу даже думать. Сейчас я едва помню, как меня зовут. Я уже час лежу с полным пузырем и не могу определить, где же здесь туалет.
— За этой дверью, ковбой, — сказала Бриз, указывая на дальнюю стену.
Тяжело вздохнув, Джеб поднялся и пошел к двери. Вернувшись, он подошел прямо к Бриз и обнял ее.
— Не могу тебе сказать, как мне жаль, что они так изуродовали твой дом. И все из-за меня.
— Не из-за тебя, — возразила она, — а из-за каких-то глупых каракулей. Один Бог знает, что Клэри действительно имела в виду, если она вообще что-либо имела в виду.
Запись была сделана в тот день, когда она умерла, — наспех нацарапана поперек листа. Вся надпись состояла из двух заглавных букв. Как сказал после допроса Джеб, это были буквы «Дж» и «Е», причем «Е» была недописана, как будто Клэри кто-то прервал.
— Если написать еще одну букву, — сказал он, — получается ДжЕБ.
Бриз считала, что Клэри написала это после выстрела, как раз перед смертью.
— Откуда ты знаешь? — сказал Джеб. — Ты с ней ни разу не встречалась.
— Зато я знаю тебя, а с твоих слов знаю и ее.
Он крепче прижал ее к себе:
— Господи, что еще произойдет?
— Что бы ни произошло, мы сумеем использовать это в своих интересах.
Он тихо засмеялся:
— Мейнард, я должен сказать тебе… Я сейчас не в настроении петь дифирамбы, но я восхищаюсь твоим поведением, тем, что ты не сломалась после того, как Мак выбросил тебя на свалку, как старые носки.
— Именно так он и поступил. — Когда об этом говорил Джеб, все выглядело не так трагично.
— Если мне правильно рассказали, это был удар ниже пояса.
Она потерлась щекой о его голую грудь:
— Мак дождался, когда я вернусь домой, обошел со мной разгромленный дом, а затем взорвал свою бомбу. «Я нужен Пегги, — сказал он. — Я нужен ей и мальчикам». Он никогда не собирался от нее уходить, — пожаловалась Бриз.
— А ты действительно хотела, чтобы он ушел?
— Может быть, и нет. — Она повернула голову и поцеловала его грудь. — Может быть, я всегда хотела того, кто сейчас находится здесь.
Запустив руки в ее распущенные волосы, Джеб отстранил ее голову от себя:
— Бриз…
Его рот был все еще раскрыт, когда она накрыла его своими губами. Джеб целовался лучше всех, с кем приходилось встречаться Бриз, но на этот раз поцелуй кончился, едва начавшись.
— Ты делаешь большую ошибку, Мейнард.
— Джеб…
— Поверь мне.
Смутившись, она выпустила его из своих объятий.
— Это все Сюзанна Уиттейкер, да? — дрожащим голосом спросила Бриз.
— Черт возьми — нет!
— Ты думаешь, я не вижу, в каком состоянии ты возвращаешься после встреч с этой женщиной? У тебя сердце прыгает. — Она выдавила из себя улыбку. — Спроси меня, и я скажу тебе, что это верный признак любви.
— Я тебя не спрашивал.
— Я пойду спать, — прошептала она.
— Вернись! Я с тобой еще не закончил.
Подчинившись, Бриз вернулась в его объятия, но по-прежнему не смотрела ему в глаза.
— У нас с тобой было кое-что хорошее, — тихим и нежным голосом сказал Джеб. — Оно и осталось, хотя превратилось в нечто другое. Я не хочу это терять. Бриз. Если мы остаток ночи прокувыркаемся на софе и на полу, то утром будем ненавидеть сами себя, а может быть, немного ненавидеть и друг друга. Во всяком случае, независимо от того, что я чувствую к Сюзанне Уиттейкер, я буду себя презирать.
— Ты забудешь о Нью-Йорке и об унижении, которое испытал в полиции. Я забуду о том, как нэшвиллские копы вломились в мой дом и рылись в ящиках с бельем. — Она откинула голову назад и слабо улыбнулась. — А еще я забуду Мака Нортона.
— Он же через месяц поедет с нами в тур.
— Я его забуду. По крайней мере оторвусь от него.
Джеб засмеялся:
