если, конечно, тот не левша. Правда, он и себя лишает удобной позиции – но не зря же дед научил его метать нож? Он бросает широкий обоюдоострый клинок так, как его учили, – развернувшись на полкорпуса, с левой руки быстрым движением назад. Есть! Нож воткнулся в спину, а что дальше – нет времени, он скорее чувствует, чем видит, нацеленную на него стрелу. Соскользнуть с седла, прижаться к коню сбоку, вцепившись в седло, – давай, Ойдо, не подведи, Облачко! Пронесло! Можно метнуть еще нож, пока баяут открылся, вытаскивая следующую стрелу из колчана. Ножом грудные пластины не пробить, а вот бок, где панцирь крепится кожаными ремешками, не прикрыт, и он бросает второй нож. Больше у него нет. Но и этот поражает цель – баяут, нелепо взмахнув руками, слетает с седла. Вторые уши!
Он счастливо улыбается. Не стыдно перед отцом!
Он с размаху влетает в гущу схватки, Ойдо, кусаясь, с пронзительным яростным ржанием сшибается с гнедым конем, на котором восседает здоровенный мужик, обросший рыжей бородой. У него, должно быть, даже уши волосатые! В одной руке он держит меч, в другой – топор, светлые свиные глазки заливает пот.
С мечом на него лезть глупо, и он пытается достать коня, полоснув по грудной мышце. Гнедой встает на дыбы, баяут бешено орет что-то, и он всем телом чувствует страшный удар, обрушившийся сзади. У Ойдо вырывается какой-то человеческий вопль, и в этом крике он слышит смерть. Молотящие по воздуху белые бабки подламываются, и он летит кувырком под ноги мечущихся коней, ощущая вкус крови. У смерти голубые глаза, он успевает увидеть их прежде, чем его голова коснется земли…
У всех остальных – вожди да князьки, а у джунгаров – ханы. Этим они подчеркивают свое высшее предназначение, волю Вечно Синего Неба, которое благоволит своим избранникам. Однако и под Вечно Синим Небом находятся те, кто лелеет злобу в своем сердце и осмеливается оспаривать заведенный предками порядок вещей.
Темрик, хан джунгаров, имел все основания беспокоиться за свою жизнь. Он был уже стар. Четверо его сыновей – четверо рослых бесшабашных красавцев, один за другим ушли за степным волком, своим предком, в Небесную Степь на Поля Аргуна. Двое погибли уже очень давно, в последних войнах, покрыв себя и род Темрика неувядающей славой. Оставалось два сына, и Темрик начал готовить обоих себе в преемники. Пять зим назад Юдай, его официальный наследник, умер от пришедшей в племя черной болезни, от которой начинают кашлять кровью и умирают в бреду. Тогда много народу умерло, племя обезлюдело. Темрик был безутешен: Юдай был бы лучшим правителем среди всех его сыновей – самым разумным, самым выдержанным, самым справедливым. Младший сын, Иху, был слишком ветреным и бесшабашным, но Темрик отдал ему всю свою любовь и заботу, которую раньше боялся показать остальным сыновьям из боязни быть обвиненным в слабости. Иху в эту зиму исполнилось бы всего двадцать три. Но весной он с двумя шуринами – зятьями Темрика – поехал поохотиться. Ничто не предвещало беды. Однако обратно Иху принесли со стекленеющим взглядом и вялым, бесчувственным телом: по рассказам, его неудачно сбросила лошадь. Темрик, в свое время славившийся силой, вышел из юрты и свалил провинившегося коня с ног одним ударом пудового кулака. И заплакал. Иху пролежал неподвижно еще несколько дней, а потом перестал дышать.
Темрик остался один. У него было достаточно оснований, чтобы подозревать, что произошедшее с Иху не было обыкновенным несчастьем. Но впрямую предъявить свои обвинения он не мог. Хотя и видел, как зятья ведут свои игры по перетягиванию на свою сторону самых влиятельных членов племени. Но пока закон джунгаров охранял его: хан либо назначает себе преемника сам, либо его надлежит победить в честном бою. Сорок зим назад Темрик стал ханом именно этим последним способом, и с тех пор не родился в племени джунгаров человек, который мог бы побороть его, хотя его голова уже была полностью седой.
Но если с ним, Темриком, случится какая-нибудь такая же «неожиданность», то оба зятя будут иметь все права на ханство. Тем более что один из них – Тулуй – опытный и пользующийся уважением военный вождь, – третий человек в племени после самого хана и шамана. Тем более что сын Тулуя – старший из восьми внуков Темрика. Наследование сыновей Степного Волка идет по мужской линии, согласно которой теперь наследником должен стать Джэгэ – старший сын Юдая, который уже повидал четырнадцать зим. Однако Тулуй, не будь Темрика, смог бы, пожалуй, повернуть оглобли в свою сторону.
Темрик вздохнул. Он познал худшую из горестей, какие выпадают на долю человека, – смерть собственных сыновей и предательство собственных родичей. Бояться ему не пристало, да и страха он не испытывал. Однако он понимал, что необходимо урезонить зарвавшегося Тулуя, который уже почти в открытую показывал хану свое неповиновение. И все-таки Темрик колебался. Ему было жаль свою дочь Ахат. Не хотелось убивать того, кому когда-то он собственными руками преподнес блюдо с мясом – знак благосклонного сватовства, в чьи пальцы вложил пальцы своей дочери.
Тем более не стоило этого делать сейчас, когда последние гадания шамана предвестили большую войну. Тулуй обладал большим военным опытом. Когда-то он стал военным вождем именно в боевом азарте последних войн десятилетней давности. Тогда они с его погибшими сыновьями были лучшими друзьями, они вместе скакали на лихих конях, рубились с врагами, брали пленных девушек и смеялись над страхом смерти. Его сыновья ушли за Степным Волком, а Тулуй выжил, хоть и получил серьезные раны. Никто из джунгаров не сомневался в его храбрости после тех лет.
Потому Темрик выжидал, делая вид, что не замечает все более откровенных действий Тулуя. Второй зять, Буха, тоже вел свою игру, однако пока держался заодно с Тулуем. Возможно, если они убьют его, Темрика, или с ним что-то «вдруг» случится, то эти двое начнут войну между собой. А распря в такой момент просто недопустима. Джунгары – пастухи степных народов, и когда начнется война, они должны быть готовы к тому, чтобы побеждать, а не быть разбитыми из-за внутренних склок.
Темрик какое-то время обдумывал, с какой стороны ждать войну и с кем следует объединиться. Ичелугов надо бы потрепать непременно – разжирели они на работорговле, того и гляди заведут себе куаньлинские порядки. Тэрэитов и мегрелов – обязательно. Хорошо бы объединиться с кхонгами, да только они в последнее время не воюют. Ах да, и обязательно обеспечить себе тыл с охоритами. Они с Кухуленом, главой охоритов, с давних пор побратимы, между ними царит благословенный для обеих сторон мир: охоритские меха в обмен на соль и железо, которые добывают в землях джунгаров. А соболя у охоритов куда как хороши!
К весеннему ежегодному обмену товарами надо будет съездить повидаться с Кухуленом. Это наверняка образумит и Тулуя: охоритские роды сильны, и, быть может, его не в меру ретивый зять одумается…
Размышления Темрика прервали громкие крики приближающихся всадников. С тех пор как ему привезли тело последнего сына, его сердце всегда противно сжималось при этом, как он ни старался себя превозмочь. Рассерженный на себя за это, Темрик рывком откинул полог и вышел на румяный свет морозного утра. Перед его юртой гарцевали всадники, впереди – Тулуй на красивом кауром жеребце с белыми бабками.
– Требуем справедливости! – Тулуй произнес ритуальную фразу, означавшую, что произошло убийство. Темрик нахмурился.
– Что случилось? – строго произнес он, и его голос скорее напоминал глухой рык. Темрик не любил драк со смертельным исходом в своем племени и не скупился на плети.
– Ночью дозорные выглядели в степи чужой костер. – Тулуй все еще не спешивался, заставляя хана смотреть на него снизу вверх. – Поутру донесли мне (Тулую, а не ему, хану!). Мы отправились посмотреть. Уйгуль со стороны косхов перешли три чужака. Беловолосый мальчишка, раб и рыжая девка. Девка успела сказать слова Крова и Крови, прежде чем мы их пристрелили. Откуда они узнали, что у наших предков существовал такой обряд – поистине удивительно! Но, боюсь, моих парней это не особо остановило – девки, они всегда что-то орут, а иногда и от удовольствия. – Тулуй ухмыльнулся, но тут же посерьезнел. – Раба они прижали, чтоб не трепыхался, а белобрысый валялся на земле, как снулая рыба, – видно, что больной. Кто мог знать, что он воткнет Дохе меч в спину, когда тот решил малость потискать девчонку? Я чуть не убил его на месте, когда понял, что Доха мертв… Но все-таки, – Тулуй неприятно улыбнулся, – обычай есть обычай. Дадим ему Крова и Крови, которых он просит! Медленно. Сначала напоим его кровью своего раба, потом кровью девки и нахлобучим ему на голову ее рыжий скальп. И только потом – потом! – не торопясь срежем с него шкуру на ремни. Узкими полосками!
Неприятно. Очень неприятно. Потому что обычай просить Крова и Крови был одним из самых священных и почитаемых у джунгаров. Правда, на памяти Темрика он уже ни разу не применялся и стал, скорее, красивой легендой из прошлых времен. Обычай этот был рожден во времена войн и мора, когда умерло
