это могло только повредить этой доброй недалекой женщине, учитывая подозрительность ее брата. Много было причин, по которым она отклоняла редкие записки, которые присылала ей старая нянька. Наверное, все они были убедительными…
Но сейчас, когда, совершив этот незапланированный, странный даже для нее поступок, Ицхаль прошла по каменным коридорам школы Бгота, вызывая удивленные взгляды послушниц, и опустилась на ложе рядом со старой умирающей женщиной, она увидела в ее выцветших глазах такую радость, что у нее – что было совсем уж неожиданно – выступили на глазах слезы.
– Моя девочка, – улыбнулась ей Деша. – Я так долго ждала тебя.
– Я была очень занята. – Ицхаль сама почувствовала фальшивые нотки в своем голосе и рассердилась на себя за это, однако Деша, похоже, даже этого не заметила.
– Да, да, я ведь понимаю, каких великих, чудесных людей я выкормила вот этой вот грудью. – Она ткнула морщинистой, испещренной пигментными пятнами рукой во впалую грудь и надтреснуто рассмеялась. – Ничего, ничего… А то я все боялась, что так и умру, никого из вас напоследок не увидев…
– За братом ты тоже посылала? – осведомилась Ицхаль.
– Да, конечно, – кивнула старуха и на этом вдруг закашлялась так, что Ицхаль возблагодарила Падме за свое сегодняшнее решение. – Но я не слишком надеялась, что он придет. У него, наверное, так много дел… Разве князь Ургаха снизойдет до какой-то умирающей старухи? – Она опять закашлялась.
– Хорошо ли тебя лечат? – забеспокоилась она, укрывая Деше ноги теплым стеганым одеялом и понимая свое бессилие: что говорить, школа Бгота славилась своими целительницами, и это значит, что они сделали все, что смогли.
В уголке рта Деши показалась кровь, и сердце Ицхаль упало: эти симптомы понимала даже она.
– Я так и не стала целительницей, – улыбнулась старуха. – Но они были добры ко мне, всегда добры ко мне…
Ицхаль взяла в ладони ее легкую, холодную, уже словно остывающую руку и принялась растирать ее, стараясь придумать, что сказать этой умирающей женщине. Слова утешения казались неуместными, слова надежды – тоже, а болтать о пустяках стоит лишь у постели выздоравливающих.
– Знаешь, я боялась ходить к тебе, – сказала Ицхаль единственное, что могла. – Боялась, что брат заподозрит что-нибудь и что-то случится. Прости, если бывала у тебя редко. Сейчас мне кажется, слишком редко.
Глаза старой женщины заволокло слезами.
– Ты же знаешь, как я тебя ждала. – Ее голос дрогнул. – Но мне в голову не приходило, что это может быть опасно…
– Возможно, я боялась собственных теней, – вздохнула Ицхаль.
– Я всех вас любила, – произнесла Деша, глядя в потолок. – Всех. Иногда я завидую твоей матери – она умерла раньше, чем увидела, как вы начали друг друга убивать.
– Я никого не убивала! – вскинулась Ицхаль.
– Я знаю. – Пальцы Деши сомкнулись на ее запястье. – Потому тебе стоит знать то, что я поклялась сохранить в тайне. Но, может статься, это знание спасет тебе жизнь.
Ицхаль недоуменно и вопросительно смотрела на свою старую кормилицу. Вот уж она не ожидала, что безобидная Деша может обладать хоть какими-нибудь тайнами, да еще хранимыми всю жизнь.
– Но и ты поклянись мне, что не воспользуешься тем, что узнаешь, во вред им! – неожиданно торжественно заявила Деша и Ицхаль покорно пробормотала слова клятвы. Она все еще не могла поверить, что речь может пойти о чем-то серьезном.
Старуха помолчала, собираясь с силами, затем широко открыла глаза.
– Им сейчас должно быть уже больше двадцати лет. И они живы. Они – настоящие наследники Ургаха (сердце Ицхаль подскочило). Я, Деша, кормилица князей Ургаха, свидетельствую, что у твоего брата Каваджмугли от его наложницы Серры было два сына.
– Я знаю об этом, – мягко сказала Ицхаль. Быть может, у Деши помутился рассудок. Со старыми людьми это бывает. Падварнапас приказал убить всех наложниц своего брата. В ту страшную ночь ее, Ицхаль, не было в столице, но, по слухам, убивали даже служанок из опасения, что какая-то из них может оказаться беременна. И убивали их тоже страшно – каждой из них вспороли саблей живот, опять же из опасения, что мать умрет, а ребенок все-таки родится. Говорят, крики убиваемых женщин, усиливаемые горным эхом, были слышны в ту ночь в каждом доме. Ее так и называли с тех пор, эту ночь, – Ночь Наложниц.
– Я не безумна, – отвечая на ее невысказанный вопрос, отчетливо произнесла старуха. В тишине было слышно ее дыхание, хриплое и неровное. – Сначала им – убийцам Падварнапаса – пришлось убить охрану, на это потребовалось довольно много времени. А Серра была родом из южных пустынь, где даже женщины в знатных семьях принимают яд с детства, чтобы не быть отравленными. Она всегда опасалась Падварнапаса, и, если бы Каваджмугли послушал ее тогда, он был бы жив. Но он не слушал, и тогда Серра поручила мне найти двух мальчиков. Я тогда еще не приняла обет и служила ей. – Деша судорожно вздохнула. – Я купила двух мальчиков на ее деньги у каких-то пастухов, и они полгода жили у меня в помещениях, которые отводили слугам. Веселые, здоровые. Я… привязалась к ним. Но в ту ночь я не посмела ее ослушаться, когда отовсюду неслись крики и пахло кровью. Из дворца есть подземный ход, ты о нем знаешь. Я тоже знала – Серра показала мне. Я привела ей детей. Она перерезала им горло на моих глазах, на глазах своих сыновей! – Деша попыталась разрыдаться, но снова закашлялась, кровь потекла по подбородку. – А потом она велела мне забрать своих сыновей, велела отвезти их к преданному ей человеку, который той же ночью увез их через перевал. Последнее, что я видела, – что она ударила себя в горло… Она знала, что только так ее сыновей никто не будет искать.
– Это ужасно! – искренне сказала Ицхаль, потрясенная неожиданным жутким откровением женщины, которую привыкла считать незначительной и безобидной. – И ты столько лет молчала! – вырвалось у нее.
– Серра заставила меня поклясться, – прохрипела Деша. – Она являлась мне во сне, снова и снова… Кинжал торчал у нее в горле, мертвые мальчики тянули ко мне руки… Я чуть с ума не сошла. Только стены монастыря дали мне утешение. Но и всей остальной жизни не хватило, чтобы смыть с рук их кровь…
– Ты была всего лишь орудием, – как можно мягче сказала Ицхаль, чувствуя, как трепещет тело Деши, которая наконец-то смогла заплакать.
– Да, наверное. – Женщина снова откинулась на подушки. – Но я привела их на смерть. Это ничто не оправдает…
Ицхаль помолчала, потом сжала умирающей руки.
– В нашем мире никто не может судить, кому и что в конечном счете принесут его поступки, и благодетельные, и злые. Все мы – нитки в бескрайнем полотне, которую ткут боги этого мира, и немного – иного. Я не могу судить, был у тебя выбор или нет, – я ведь не была с тобой в ту ночь, но я знаю, что ты не желала никому зла всю свою жизнь. Разве боги не прочтут в твоей душе это?
– Наверное… – голос Деши слабел, – наверное, я столько ждала для того… чтобы кто-нибудь из живущих… сказал мне это…
Ицхаль поняла, что пытаться задержать в ней жизнь бессмысленно, – у нее начиналась агония, глаза закатились. Словно бы, освободившись от своей ужасной тайны, Деша оборвала волосок, который столь долго привязывал ее душу к иссыхающему немощному телу. Она стояла и смотрела, как из Деши уходит жизнь, и на смену состраданию, только что владевшему всем ее существом, приходил новый виток леденящего страха.
«Еще два претендента на трон Ургаха, – в ужасе думала она. – А мне вполне хватает одного родственника, чтобы чувствовать, как смерть годами дышит мне в затылок. И я узнаю это в тот самый момент, когда наконец решилась отыскать своего потерянного столько лет назад ребенка. О, сын мой, сын мой! Может ли материнская любовь быть смертельной? И если да – сможешь ли ты принять ее, такую любовь?»
