друзья. Приходил несколько раз Альфредо Лопес. Он был необычайно бледен и сильно похудел. Нервно постукивал носком ботинка о ножку стола и говорил мало и отрывочными фразами.
Разумеется, каждый день бывал Рубен. Иногда он уходил на кухню или в соседнюю комнату и о чем-то разговаривал приглушенным голосом с Оливин или Альдерегиа.
Дней через пять, когда Хулио начал выходить на улицу, ему передали содержание этих разговоров. Из верных источников друзья узнали, что ему грозила опасность снова угодить в тюрьму или даже быть убитым.
Полиция Мачадо продолжала следить за ним. Ей нужен был повод для того, чтобы снова засадить его за решетку, хотя освобождение под залог все равно влекло за собой последующее судебное разбирательство, которое наверняка окончилось бы тюрьмой.
Уговорить Мелью покинуть Кубу стоило большого труда. Первое время он не хотел и слышать об этом. Но в конце концов он сдался убежденный силой аргументов.
Отъезд был назначен между 15 и 20 января. Друзья спешили, надо было скрыться как можно скорее и незаметнее. Договорились, что он уедет один на каком-нибудь грузовом пароходе, предпочтительно иностранном, из любого порта, но только не из Гаваны. Оливин должна была приехать к нему позже. Но куда ехать? Одни уговаривали — в Мексику, другие советовали в одну из стран Центральной Америки, третьи говорили: «Не ломай себе голову, даже Марти жил в Штатах, езжай в Нью-Йорк», а сам Хулио иногда думал, а что, если взять да отправиться в Россию… Эта мысль казалась ему несбыточной. Вдруг он, Хулио Антонио, шагает по Москве, по Красной площади… Мавзолей Ленина… Первым делом он придет на эту площадь… Москва в мечтах казалась ему знакомой, близкой… Но все пока оставалось мечтой.
За организацию отъезда взялся Альдерегиа. Связался с верными людьми, договорился, что 18 января Мелья выедет из Гаваны в Сьенфуэгос.
Все было готово к отъезду, о нем знали только несколько самых близких друзей. И вот наступило 18 января. Утро было пасмурным и сулило долгий и нудный дождь.
Хулио проснулся бодрым и в хорошем настроении. В чемодан были уложены самые необходимые вещи. Только сели за стол, чтобы позавтракать, как задребезжал звонок. Оливин побледнела. Она встала и медленно пошла к двери. Недаром ей снились кошмары. Кто это мог быть? Альдерегиа, так рано? Она тихо приблизилась к двери и остановилась. Звонок задребезжал ожесточеннее.
— Кто там? — стараясь сдержать волнение, спросила она.
— Полиция! Сеньора, поскорее открывайте.
Хулио Антонио поднялся, сжав руками спинку стула, словно готовясь отразить нападение. Оливин повернулась, посмотрела на него и дрожащей рукой взялась за рукоятку замка. Отворилась дверь. Перед ней стоял полицейский.
— Здесь живет сеньор Никанор Макпарланд? Он же Хулио Антонио Мелья…
— Это я. — Хулио разжал руки, и стул, покачнувшись, ударился об стол. — Это я, что вам угодно?
— Вам извещение из суда. Вот распишитесь в получении.
Когда дверь захлопнулась за полицейским, Мелья уже прочитал извещение: он привлекался к судебной ответственности за нарушение запрета ректора бывать в здании университета. В качестве истца выступал сам ректор — доктор Фернандес Абреу.
Друзья правы: любой предлог мог послужить для его ареста.
Первая полоса газеты «Эль Камагуэйяно» с сообщением об освобождении Мельи под денежный залог. Декабрь 1925 г.
Ведь это было так давно… Тюрьма резко разграничила его жизнь, все, что было до ареста, казалось далеким прошлым. На самом деле это случилось осенью, месяца три назад. Да, в нарушение приказа ректора он приходил в университет. Ну и что же? Он совершил преступление? Надо немедленно ответить этому сеньору Абреу.
Сразу же после завтрака Мелья сел за письмо.
«Сеньор ректор университета!
Я получил из рук полицейского, который способен не только задержать преступника, но и уничтожить невинного, извещение, вызывающее меня в суд. Вы, достопочтенный ректор университета, как это гласят официальные документы, выступаете в качестве истца. Какой пример для преподавателей университета! Ректор, который не обладает ни духовной силой, ни авторитетом, ни достаточным красноречием, чтобы справиться с каким-то студентом. Он вынужден (ах, как тяжела тога ректора!) обратиться за помощью к судебным властям…»
Хулио поднял голову — мелкий рассыпчатый дождь дробно стучал по черепице соседнего дома… Удастся ли уехать незамеченным?
«…Никогда еще ни один ректор не подавал в суд на студента, чтобы отомстить ему за ничтожный проступок.
В чем же вы обвиняете меня?
В том, что я вошел в здание университета без вашего разрешения. Ну что ж, я это сделал, не спросив у вас разрешения. Но мне приказали прийти туда две тысячи студентов, которые хотели выслушать правду о всех вас.
В тот день вам не удалось запретить мое выступление. Студенты не дали вам говорить до тех пор, пока они сами этого не захотели. И тогда вы дали «честное слово», выступая перед ними, что меня не будут больше в чем-либо обвинять.
Но, несмотря на «честное слово», вы подали на меня в суд».
А что, если остаться и принять вызов? За спиной стояла Оливин. Он знал, что она догадывается о его мыслях. Остаться? Принять вызов… Нет, теперь и голодовка не поможет, они быстро расправятся с ним. Последнее время этот «тропический Муссолини» быстро и просто умерщвляет своих противников. А бороться можно и в изгнании.
«…Вам мало моего исключения, вы хотите снова засадить меня в тюрьму… Вы не ректор Национального университета, а полицейский инспектор, который хочет силой насадить в культурном центре железную дисциплину.
Назло вам желаю расцвета университетской революции».
Оливин молчала. Он встал и подошел к ней:
— Перешли, пожалуйста, это письмо. Надо собираться, скоро придет Густаво.
Сумерки наступили раньше обычного, так как небо с утра затянулось тучами. Хулио был уже одет, когда пришел Альдерегиа. Без долгих проволочек они попрощались с Оливин и спустились в ожидавшую их машину.
Южный поезд готов был уже отойти от перрона, когда доктор и Хулио с документами на имя Хуана Лопеса разместились на своих местах.
В дороге почти не разговаривали. Альдерегиа быстро заснул, а Хулио забылся тревожным сном, просыпаясь при каждом стуке вагонной двери.
Еще не рассвело, когда остановились у станции Родас. Здесь они сошли и встретились в условленном месте с братом Густаво Фелисиано Альдерегиа: он ждал с автомашиной. Остаток пути до Сьенфуэгоса надо было проделать по шоссе, чтобы не появляться на городском вокзале, где наверняка можно было столкнуться с полицейскими шпиками.
Крепкое объятие, рукопожатие, и Хулио садится в машину. Не ведали тогда друзья, что видят друг друга в последний раз.
Фелисиано молчал, напряженно всматриваясь в темноту, а Хулио, засунув руки в карманы плаща, откинулся на спинку сиденья. Так и доехали до Сьенфуэгоса. Окраинами, по загородному шоссе, обогнули город и минут через двадцать остановились перед невысокими чугунными воротами, за которыми виднелся дом с верандой и окнами, забранными узорной решеткой. Их уже ждали. Хозяин дома представился:
— Исидор Гонсалес, морской агент. Все в порядке. Завтра с утра сядете на транспорт «Камайягуа», он идет в Гондурас.
