В Москву он приехал утром, и сразу же его охватило нетерпение: немедленно выйти из гостиницы и побродить по городу. Разумеется, первым делом — на Красную площадь. Но попал он на нее только вечером. Он шел по улицам, всматривался в лица прохожих и старался понять звуки незнакомой речи. И странное дело, эта незнакомая речь не казалась ему такой непонятной, как это было в 1925-м на пароходе «Вацлав Боровский». А может, это только показалось ему…
На следующий день он согласовал программу своего пребывания в Москве, и понеслись дни в круговороте встреч, заседаний, посещений музеев, фабрик, театров. Для сна оставалось слишком мало времени, но Хулио Антонио не сетовал. Новые ощущения захватили его целиком. Они были несравнимы с тем, что пережил он, когда впервые попал в Нью-Йорк или Париж. И «виноваты» в этом были советские люди. Это были люди новой формации, мыслящие так непохоже на людей Старого Мира. Их убежденность и уверенность в себе заражала и будоражила чувства. Дружелюбие и радушие ждали его всюду, где бы он ни бывал. Шел юбилейный год: десять лет было за плечами молодой Советской республики. Общая праздничная настроенность чувствовалась в жизненном ритме всей страны. И Хулио быстро втянулся в этот ритм. Он не мыслил себя вне общей работы, он не мог быть «заморским гостем», поэтому с радостью выполнял просьбы московских товарищей. Так, однажды его попросили выступить в Международном аграрном институте. Он тотчас же согласился и 15 марта побывал в гостях у советских ученых. Институт только что отпраздновал годовщину создания, и его сотрудники еще набирались опыта в изучении аграрных проблем земного шара. Интерес к встрече был велик, и советские товарищи попросили Хулио Антонио прочитать лекцию об аграрных проблемах Мексики.
В тот вечер он рассказал о мексиканской революции 1910–1917 годов, о том, что она дала крестьянству, об аграрной реформе, которая по вине правительства теряет свое революционное содержание и фактически не проводится в жизнь.
Он приводил много интересных фактов из жизни крестьян и о том, как капитал Соединенных Штатов все глубже и глубже проникает в экономику Мексики. Особенно детально он остановился на деятельности Национальной крестьянской лиги, которая ведет активную борьбу за распределение пустующих и помещичьих земель, за изгнание из страны североамериканских монополий. Она уже объединила почти полмиллиона крестьян.
После выступления Мельи завязалась оживленная беседа, на которой Хулио Антонио не только отвечал на вопросы, но и сам немало спрашивал.
Для Хулио московские встречи стали неисчерпаемым источником пополнения знаний. Одна из самых интересных встреч произошла у него с Еленой Дмитриевной Стасовой. Соратница В. И. Ленина, свидетельница революционных событий, о которых Хулио мог только слышать или читать, она рассказала ему многое из опыта борьбы большевиков до 1917 года, из собственной жизни. Беседа со Стасовой оставила у него неизгладимое впечатление, и он ушел от нее с таким ощущением, словно соприкоснулся с героической эпохой борьбы русского пролетариата.
Побывал он у Е. Д. Стасовой накануне открытия II Международной конференции МОПРа, которая собралась 24 марта в Москве. Хулио Антонио был делегатом этой конференции от Мексики. Хотя в прениях он не выступал, но однажды вечером у него состоялась беседа с членами президиума конференции, на которой он рассказал о работе мексиканского МОПРа.
Он говорил о терроре помещиков и духовенства, царящем в сельских районах страны. О том, как в городе Гвадалахаре фашиствующие молодчики набросились на рабочих и устроили кровавую резню. О том, что от реакции не отстает и правительство, которое посылает карателей на разгром демонстраций и забастовок.
МОПР в Мексике возник в 1925 году. Поначалу это были слабые в финансовом отношении и довольно не авторитетные группы энтузиастов. Теперь же положение изменилось. Ряды МОПРа расширились и укрепились, рабочие убедились в том, что эта организация может по-настоящему оказывать помощь политзаключенным и их семьям.
В 1926 году МОПР Мексики провел более 15 кампаний, которые были скоординированы с деятельностью Антиимпериалистической лиги. Хулио рассказывал, что идеи антиимпериалистической борьбы приобретают среди мексиканского пролетариата все большее распространение, а это, в свою очередь, популяризирует опыт МОПРа. Мексиканский МОПР наладил связь с Кубой и Колумбией и оказывает помощь товарищам в Гватемале, Никарагуа и Коста-Рике в организации национальных мопровских секций.
Его рассказ, фактически первая подробная весть в Европе о деятельности мексиканского МОПРа, был выслушан с большим вниманием.
Затем товарищи из советского МОПРа предложили ему съездить в какой-нибудь индустриальный район страны. Мелья с энтузиазмом согласился, и тогда же решили, что он поедет в Донбасс. Через несколько дней, теплым апрельским утром он отправился в Донецкий бассейн.
Мелья не придал особого значения своим выступлениям в Международном аграрном институте и в МОПРе, так как считал это долгом коммуниста. Но московские товарищи думали иначе: по их мнению, его информация представляла большую ценность, поэтому было решено опубликовать ее. К сожалению, Хулио так никогда и не узнал, что после его отъезда оба выступления в этом же году были напечатаны в Москве: первое — в журнале «Аграрные проблемы» (№ 1) и второе — в «Бюллетене ЦК МОПР СССР» (№ 9).
Донбасс встретил его терриконами и заводскими трубами, взметнувшимися в весеннее донецкое небо. Его уже ждали в Артемовске. И когда он сошел на перрон, навстречу ему шла многочисленная делегация. Крепкие рабочие рукопожатия, улыбки, цветы и флаги привели Хулио в страшное смущение. И сразу же он окунулся в знакомую и близкую ему стихию. Он знал горняков Мексики, и ему не стоило большого труда подружиться с донбасскими рабочими.
В один из первых дней пребывания в Артемовске он приехал на собрание рабочих завода Донсода. Это было обычное производственное собрание, на котором говорили об улучшении условий труда, искоренении недостатков, о выполнении плана. Но это будничное событие в жизни донбасских рабочих стало для него новым открытием в жизни советских людей. О подобных собраниях он слышал от мексиканских товарищей, побывавших в Советском Союзе. Но то, что он увидел, превзошло все его ожидания. На какое-то мгновение он попытался представить себе картину собрания кубинских или мексиканских рабочих, посвященного вопросу повышения производительности труда… И ему стало смешно и горько — так невероятна была сама эта мысль.
Когда очередь дошла до него и он подошел к трибуне, все встали и тяжелые рабочие руки долго и горячо приветствовали его. От волнения к горлу подступил комок, и он до боли в суставах сжал руками края трибуны. Но вот стихли последние аплодисменты, и он произнес первую фразу, и пока ее переводил переводчик, он окончательно пришел в себя и произнес горячую речь, в которой говорил о борьбе пролетариата Кубы в Мексики, о том, как он мечтал приехать в Советский Союз и пойти на Красную площадь, о том, что он думал, слушая выступления рабочих. И когда закончилось собрание, под сводами заводского клуба впервые зазвучали вместе с русскими и испанские слова: «Вставай, проклятьем заклейменный..»
В следующие дни Хулио Антонио побывал у пионеров, спускался в шахты, встречался с рабочими других заводов. А учителя города устроили в его честь большой вечер. Но первая встреча с рабочими завода Донсода была для него особенно дорога.
Наступил день отъезда, и он с грустью покидал гостеприимный рабочий город. В Москве он пробыл недолго, несмотря на то, что ему предложили еще поездить по Советскому Союзу. Он был вынужден отказаться от столь заманчивого путешествия, так как подходил к концу четвертый месяц со времени его отъезда из Мексики, а там полным ходом шла подготовка к предстоящему съезду партии, и каждый коммунист был на учете. Конечно, если бы он знал, что не суждено ему вновь побывать в Москве, наверняка принял бы предложение советских товарищей.
Он вспоминал, каких трудностей стоила организация его поездки в СССР. Главное заключалось в том, что не было прямого пути и надо было ехать через недружественные Германию и Польшу. В Мексике ему сказали, что товарищи из Французской компартии ему должны помочь. Про Германию никто ничего толком не знал. Правда, никто не знал также, как уладят это дело французские товарищи. На всякий случай в ЦК ему дали мандат: маленький лоскуток белого шелка, на котором было напечатано по-французски:
«Мы просим всех товарищей, чтобы они предоставили товарищу Мелье возможность продолжить его
