новой личности, определяющим моментом этой самой личности. Кристина Драйер была человеком, познавшим хаос. И познавшим оный таким способом, который многие и представить себе не могли. Хаос поглотил ее. Лишил достоинства, молодости, но самое страшное — полностью лишил ощущения, что она сама распоряжается своей жизнью.
Но теперь Кристина все взяла под контроль. И если прошлая жизнь представляла собой кавардак, выходивший за пределы ее понимания, не говоря уж о каком-то контроле, то теперь она четко планировала каждый день. Все в ее жизни было просто, чисто и аккуратно: одежда, включая рабочую, крошечная простенькая квартирка, «фольксваген-гольф» с надписью «Драйер. Уборка помещений» на дверцах.
Безупречная точность Кристины очень помогала ей в работе. Она великолепно справлялась со своим делом, и у нее имелся список клиентов по всему Эймсбюттелю. Это означало, что вся ее рабочая неделя была занята и каждый клиент доверял ей благодаря ее честности и скрупулезности. Но больше всего им нравилась ее абсолютная надежность.
Кристина проводила уборку чрезвычайно тщательно. Она убирала квартиры, она убирала виллы. Убирала в больших домах и в маленьких, у молодых людей и у старых, у немцев и у иностранцев. И каждое задание она выполняла с одинаковой методичностью, не забывая ни малейшей детали, не пропуская ни одного уголка.
Кристине было тридцать шесть лет, но выглядела она значительно старше. Невысокая худенькая женщина. Когда-то, более двенадцати лет — и целую жизнь — назад у нее было изящное утонченное личико. А сейчас кожа казалась натянутой на треугольный остов лица. Высокие острые скулы агрессивно торчали, кожа на них стала красноватой и грубой. Носик был небольшой, но над переносицей виднелись следы старого перелома.
Еще три минуты. Улыбка Кристины растаяла. Прийти раньше — это почти так же скверно, как опоздать. Не то чтобы клиент стал ругаться: герр Хаузер уже ушел на работу. Но Кристина фанатично придерживалась установленного распорядка: никакие случайности не должны вторгаться в ее жизнь, чтобы затем расползтись, как раковые клетки, и снова обратить ее жизнь в опасный хаос. Как это случилось прежде.
Она повернула ключ и открыла дверь, толкнув спиной, затем втащила в коридор пылесос.
Кристина считала, что она как бы родилась заново. Детей у нее не было — как не было и мужчины, чтобы зачать этих детей, — но она создала себя заново. Подарила себе новую жизнь, отбросив все, что было прежде.
«Не позволяй случившемуся с тобой влиять на то, кто ты есть и кем станешь», — сказал ей кто-то, когда она переживала не самые лучшие времена. И это стало поворотным пунктом. Изменилось все. Все как-то связанное с прошлой жизнью было отброшено. Забыто и погребено.
Но сейчас, когда Кристина Драйер стояла в коридоре квартиры, которую регулярно убирала каждую пятницу, прошлое вдруг нахлынуло с новой силой, у нее перехватило дыхание.
Этот запах… Висящий в воздухе густой, вызывающий тошноту тяжелый запах крови. Кристина распознала его мгновенно, и ее затрясло.
Здесь была смерть.
Тревога была спрятана глубоко. Сторонний наблюдатель не увидел бы в поведении женщины ничего, кроме уверенности и полной самодостаточности. Но доктор Минкс не был сторонним наблюдателем.
Его первой пациенткой с утра была Мария Клее, элегантная молодая женщина лет тридцати пяти, очень привлекательная блондинка с высоким светлым лбом и чуть вытянутым лицом. И только немного длинноватый и узковатый нос не позволял назвать ее настоящей красавицей.
Мария расположилась напротив доктора Минкса, скрестив длинные ноги в дорогих брюках и обхватив пальцами с аккуратным маникюром колено. Она сидела выпрямившись, совершенно невозмутимая, внимательная, но расслабленная. Серо-голубые глаза смотрели на психотерапевта спокойно и уверенно, но не дерзко. Этот взгляд будто говорил, что она ждет вопроса или предложения чего-нибудь, но готова потерпеть, пока доктор соизволит заговорить.
Психотерапевт молчал уже некоторое время. Фридрих Минкс выдержал паузу, изучая свои записи о пациентке. Возраст доктора определить было трудновато. Невысокий полный мужчина с тусклой кожей, редеющими темными волосами и мягким взглядом черных глаз, скрывающихся за линзами очков. В отличие от подтянутой пациентки доктор выглядел так, словно его грубо швырнули в кресло и от удара он еще больше скрючился в своем мятом костюме. Наконец врач поднял глаза и посмотрел на Марию Клее, которая всем своим видом старалась продемонстрировать уверенность. Почти тридцатилетний опыт работы позволил ему практически мгновенно распознать то, что скрывалось за этим фасадом.
— Вы очень сурово к себе относитесь. — Давно прошедшее швабское детство Минкса явственно проступало в произносимых им гласных. — И должен заметить, отчасти в этом и кроется ваша проблема. Но вы ведь и сами знаете, верно?
Холодные серые глаза Марии Клее ничего не выразили, но она слегка дернула плечом.
— О чем вы, герр доктор?
— Вам отлично известно, о чем я. Вы скрываете свои чувства — например, испуг. И это один из защитных щитов, которыми вы себя окружили. — Он подался вперед. — Страх — вполне естественное состояние. А после того, что с вами произошло, испытывать страх вообще более чем естественно. Это главная составляющая процесса выздоровления. В точности как испытывали боль, пока затягивались раны на вашем теле, вы должны позволить себе испытывать страх, чтобы залечились раны душевные.
— Я просто хочу вести свою обычную жизнь, доктор Минкс. Без всей этой чуши.
— Это не чушь. Это этап посттравматического выздоровления, через который вам надо пройти. Но поскольку вы рассматриваете страх как проявление малодушия и подавляете свою естественную реакцию, то таким образом затягиваете эту стадию выздоровления… И меня беспокоит, что в результате она может удлиниться до бесконечности. И это в точности та самая причина, по которой у вас бывают приступы паники. Вы сублимировали и подавляли вполне естественный страх и ужас после пережитого вами, до тех пор пока все это не выплеснулось на поверхность в такой вот искаженной форме.
— Вы ошибаетесь, — возразила Мария. — Я никогда не пыталась отринуть то, что со мной произошло. То, что он… что он со мной сделал.
— Я не это сказал. Вы отрицаете вовсе не событие как таковое. Вы отрицаете свое право испытывать страх, ужас и даже ярость из-за того, что тот человек сотворил с вами. Или из-за того, что его до сих пор не привлекли к ответственности за содеянное.
— У меня нет времени себя жалеть.
Минкс покачал головой:
— Жалость к себе тут совершенно ни при чем. Речь идет о посттравматическом стрессе и естественном процессе выздоровления. Об излечении после душевной травмы. И пока не разрешите эти внутренние противоречия, вы не сможете нормально контактировать с окружающим миром. С людьми.
— Я каждый день общаюсь с людьми. — В серых глазах пациентки сверкнул вызов. — Или вы пытаетесь сказать, что мое состояние сказывается на эффективности моей работы?
— Возможно, пока нет… Но если мы с вами не начнем изгонять призраков, то в конечном итоге это так или иначе отразится на вашей работе. — Минкс помолчал. — Судя по тому, что вы мне рассказали, у вас проявляются нарастающие признаки афенфосмофобии[3]. Учитывая род вашей деятельности, могу предположить, что это повлечет за собой большие проблемы. Вы не обсуждали это с вашим руководством?
— Как вам хорошо известно, именно руководство помогло мне с лечением. — Мария чуть откинула голову назад. — Но нет. Нынешние… проблемы я ни с кем не обсуждала. — В ее голосе вновь прозвучал вызов.
— Что ж, — проговорил доктор Минкс. — Вам известно мое мнение по этому поводу. Я считаю, что ваши работодатели должны знать о ваших затруднениях. — Он помолчал. — Вы упоминали о мужчине, с которым у вас возникли отношения. Как обстоят дела с ним?
— Нормально. — Нотки вызова исчезли, она словно сбросила с плеч напряжение. — Он мне очень нравится. А я ему. Но мы пока… пока не были близки…
